За нашу и вашу свободу. Повесть о Ярославе Домбровском
Шрифт:
Погибли в петле военный начальник Могилевщины Звеждовский, члены подпольного правительства Краевский, Точинский, Езеранский.
Обращаясь к царским солдатам, посланным на подавление восстания, Герцен писал в статье «Мясоеды самодержавия»:
«Бедная, опозоренная, обманутая Россия, темная Россия, она не знает, что делает, как не знали львы, терзающие святых мучеников перед благородной римской публикой, что за кости трещали в их челюстях… Темный, слепой лев, помни это…»
Царский наместник граф Берг делал вид, что ничего особенного не произошло. Он устраивал в Варшаве балы, на
Казалось, после смерти Андрея Потебни уже ничто не могло тронуть Домбровского. Молча, с неподвижным лицом выслушивал он скорбные вести, приносимые ему с воли Пелей. И все же две смерти исторгли слезы из этого железного человека. В Плоцке был расстрелян Зыгмунт Падлевский. В неравном бою его полуторатысячный отряд был разгромлен. Падлевский попал в плен. Рассказывали, что и под дулами палачей он не выпускал из рук фотографии с надписью: «В память встречи в Лондоне 19 июля 1862 года от А. Герцена».
Еще более потряс Домбровского рассказ о гибели друга его Зыгмунта Сераковского. Никогда не забыть Домбровскому тот замечательный вечер, когда Сераковский привел его к Чернышевскому. И вот сейчас… Пламенное воображение Домбровского явственно представляло себе картину конца Сераковского.
Сераковский был один из тех, кто больше других вовлекал в восстание широкие крестьянские массы.
И все же он был разбит. Тяжело раненный генерал укрылся с несколькими людьми в лесной избушке. Здесь его настигли. Он лежал на соломе под стеной и казался умирающим. Несмотря на это, он был спокоен и сказал русскому офицеру, торопившемуся вывезти его:
— Погодите, я напьюсь чаю, это придаст мне силы.
В отличие от Сераковского, офицер нервничал. Он боялся нападения повстанцев, собиравшихся выручить своего плененного генерала (к этому времени Сераковский имел чин генерала).
Офицер сказал:
— Сераковский, о вас говорят, что вы человек с железной волей. Так докажите, что вы и без этой чашки чаю найдете в себе силы поехать.
Нашли коляску и перенесли его туда. Поехали. Конвоиры все время боялись нападения из засады. Один из унтер-офицеров подбежал к офицеру, который сидел в коляске, и сказал, указав на Сераковского:
— Ваше благородие, дозвольте спросить, ежели на нас нападут, прикажете его заколоть?
Офицер смутился, а Сераковский воскликнул:
— Вот азиатские нравы: говорить во всеуслышание такие вещи!
Офицер забормотал, что солдаты считают повстанцев не военнопленными, а разбойниками.
— Какая дикость! — сказал Сераковский. — С вами воюет народ. Когда я выходил из Ковно, меня сопровождали три человека. Но не прошло и нескольких дней, в моем отряде были тысячи людей. Крестьянки приводили сыновей, и мы перестали уже брать их, так велик стал наш отряд…
Сераковского казнили по приказу Муравьева в Вильно на эшафоте. В этот день он был так слаб, что не мог поднять головы, когда с ним пришла прощаться его рыдающая жена. После этого он от слабости и боли в ране потерял сознание. Он уже не приходил в себя. Но ему не дали умереть в постели. Те самые солдаты, для которых Сераковский столько сделал, чтобы избавить их от телесных наказаний, потащили его на
— Я думаю, Пеля, — сказал Домбровский на последнем свидании с женой, — что в конце концов они должны будут меня выпустить. Никаких улик против меня нет. Дважды меня судили и дважды оправдали. Держали меня только потому, что опасались — а вдруг я включусь в восстание. Но восстание кончилось. Я положительно уверен, что меня выпустят, и притом скоро…
И вдруг все переменилось. Пеля сразу почувствовала это на очередном свидании по обращению с ней тюремного начальства. Последнее время она обычно разговаривала с Ярославом без свидетелей. Сейчас в тюремной приемной беспрерывно торчал этот рыжеусый мужлан — помощник начальника тюрьмы. От его былой вежливости не осталось и следа. Он грубо буркнул, что свидание сокращено до пяти минут.
Ярослав был явно взволнован. И как ни наставлял рыжеусый свое ухо на их разговор, Ярослав успел посреди всяких незначительных слов шепнуть:
— Меня предали. Узнай кто.
В ноябре 1863 года был взят в плен повстанческий офицер, бывший военный инженер Миладовский. Не все повстанцы обладали высокой стойкостью духа. А в муравьевских застенках в Вильно действовали опытные заплечных дел мастера. Случайно Миладовский произнес имя Домбровского. И тут от него не отстали. В конце концов, мешая ложь с правдой, он показал, что Домбровский еще в Петербурге, обучаясь в Академии генерального штаба, был представителем Центрального национального комитета и там же, в Питере, организовывал повстанческие офицерские кадры. Показал он также, что, прибыв в Варшаву, штабс-капитан Домбровский стал видным членом Центрального национального комитета.
Показания эти были настолько важны, что с ними ознакомили самого Муравьева-Вешателя. Там же, в виленской тюрьме, содержался в заключении член Центрального национального комитета адвокат Оскар Авейде. Его привезли в Варшаву и допросили о деятельности Домбровского.
Оскар Авейде, человек мягкий, покладистый, никогда не отличался мужеством. Ему пригрозили смертью, от которой, по словам следователей, его может спасти только полная откровенность. Авейде недолго запирался. Сидя в заключении, он написал «Записки о польском восстании 1883 года» в четырех томах. Царское правительство получило в свои руки массу имен участников восстания с точным описанием их деятельности. Полиция отпечатала эти «Записки» в тридцати экземплярах и разослала их чиновникам, проводившим следствие. Погубив множество людей, предатель спас свою презренную жизнь. 27 ноября 1864 года он показал, что Домбровский действительно был одним из руководящих членов Центрального национального комитета и возглавлял всю военную подготовку к восстанию.
Более Муравьеву ничего не нужно было. Он потребовал, чтобы Домбровского незамедлительно препроводили в Вильно для совершения над ним смертной казни.
Домбровский числился за Бергом. Уже давно эти два палача — генерал-губернатор Муравьев и наместник Берг — враждовали друг с другом. Сейчас торжествовал Муравьев: Домбровского разоблачил он, а не старая развалина Берг, который безрезультатно возится с этим крупнейшим государственным преступником уже свыше года. Но Берг не мог допустить торжества Муравьева. Домбровский — собственность его, Берга, и он его никому не отдаст, сам будет его судить.