За нашу и вашу свободу. Повесть о Ярославе Домбровском

Славин Лев Исаевич

— Вчера вечером…

— Ну вот видите! Экой вы! Этак, не кушавши, недолго заболеть. Зачем осложнять положение и без того чертовски запутанное?.

Студент сбегал вниз заказать ужин. Домбровский тем временем сходил в отхожее место и спустил в дыру свой женский гардероб. Теперь он был одет в то, в чем взяли его в Варшаве — коричневый сюртук статского покроя и темно-серые брюки.

Проснулись они довольно поздно и тотчас пошли к Патриаршим прудам. У дома Мухина в Трехпрудном переулке они остановились, и Шостакович сказал:

— Здесь

живут три студента в одной комнате: Коля Ишутин, Максим Загибалов и Митя Юрасов. Все наши, народники. Ребята хорошие. Вы денек-другой у них проведете, пока я перекочую к попу. Тогда я вас заберу.

Студенты приняли Домбровского восторженно. Два дня он провел у них, а на третий из предосторожности они перевели его к другому студенту, Пете Ермолову, совсем молоденькому, ему только что исполнилось восемнадцать. Домбровский рассказывал им о событиях несчастного восстания в Польше. Студенты делились с ним своими планами, среди которых немалое место занимал проект организации побега Чернышевского из ссылки.

— Это вы замыслили святое дело, — говорил Домбровский. — Если бы не мое нелегальное положение, я бы принял в этом самое деятельное участие. Николай Гаврилович когда-то благословил меня на революционный путь.

По нескольку раз в день приходил Шостакович. Он все хлопотал насчет паспорта для Домбровского. На четвертый день он пришел к Ермолову радостно возбужденный. С ним был другой студент. Шостакович сказал:

— Ну, Ярослав Викторович, все улажено — и квартира и паспорт. Сейчас мы с вами переезжаем.

— Куда? — осторожно спросил Домбровский.

— Да вы его не стесняйтесь, — сказал Шостакович, указывая на своего спутника. — Это Коля Рыбаков, наш. Он как раз руководил подпольным московским землячеством наших казанских ребят. У него есть идея насчет паспорта. Недурная, я бы сказал, идейка.

Рыбаков сердечно и почтительно пожал руку Домбровского.

— Какая ж идея? — спросил Домбровский.

— А это мы давайте уж на новой квартирке поговорим.

Новая квартира оказалась на Покровке, в доме священника, у церкви Успенья. Квартиру снимал врач Калистов. Недавно он перевелся в Самару, в городскую больницу.

— А жена его, Варвара Гавриловна, пока еще живет здесь, — рассказывал, подходя к дому, Шостакович. — Три комнаты она сдает постояльцам. Одну занял я. А другую, стало быть, вы. Плата, правда, немалая, четвертной в месяц, но зато покойно.

— А в третьей комнате кто? — осведомился Домбровский.

— А разве я вам не сказал? Ольга Сократовна.

— Какая Ольга Сократовна? — взволновался Домбровский.

— Та самая. Жена Николая Гавриловича Чернышевского…

Глава 24

Полковник Иван Оттович фон Рихтер

— Я очень хорошо помню вас, — сказала Ольга Сократовна. — Помню, как вы приходили к нам в Петербурге на Московскую улицу. Совсем недавно это было.

А сколько воды утекло…

— Не только воды, — сказал Домбровский. — И крови…

— Вы знаете, Ярослав Викторович, по-моему, вам не следует жить на этой квартире. Ведь за мной может быть наблюдение. Правда, до сих пор я не замечала ничего такого. Ну, а вдруг? Право, не стоит вам здесь. Шостакович привел вас сюда по легкомыслию.

— Вы правы, Ольга Сократовна, — сказал Домбровский задумчиво. — Я сразу решил, что здесь мне не место. Я через несколько дней уеду в Петербург.

— И я скоро уеду.

— Куда, если не секрет?

— Туда… К нему…

— Он где? Известно это?

— Известно: в Нерчинских рудниках, в поселке Кадая. После каторги, обещают, ему разрешат на поселение.

— Я, Ольга Сократовна, не знаю, какой срок у него.

— Семь лет каторжных работ. А у вас, Ярослав Викторович?

— Пятнадцать, Ольга Сократовна.

— Вот какие нынче разговоры у русских с поляками: сколько у нас да сколько у вас… Бросим эту грустную тему. Вы на свободе…

— Ольга Сократовна…

— Тшш… Я знаю, что вы хотите сказать. Не надо об этом вслух, не надо!

— Нас никто не слышит. Делаются попытки к освобождению Николая Гавриловича.

— Знаю. Эти горячие головы… Но ведь горячность тут не главное.

— Да… Тут нужен точный расчет.

— А помните, — спросила Ольга Сократовна, — ваш вопрос тогда, у нас? Вы задали его еще в передней, еще не зайдя в комнаты. Помните?

— Нет, признаться… Очень глупый?

— Вы спросили немного прерывающимся голосом, от робости, наверно: «Вы, Николай Гаврилович, считаете будущей формой правления республику?»

— А! Вспомнил! И ответ отлично помню: «Народ не станет защищать форму ради формы. Народ должен получить от данной политической формы существенные выгоды». И еще мне запомнилось — не в тот раз им было сказано, в другой. «Правление, — сказал Николай Гаврилович, — должно перейти в руки самого низшего и многочисленнейшего класса — земледельцы плюс поденщики плюс рабочие так, чтобы через это мы были избавлены от всяких переходных состояний между самодержавием и управлением, которое одно может соблюдать и развивать интересы массы людей».

— Как хорошо вы это запомнили!

— Это стало моей заповедью, Ольга Сократовна.

— А помните, кто вас привел к нам в первый раз?

— Хорошо помню: Сераковский.

— Замечательный он, правда? Николай Гаврилович его очень любит.

Домбровский опустил голову. Ольга Сократовна встревожилась:

— Нехорошо с ним?

— Нет его…

Домбровский рассказал Ольге Сократовне историю гибели Сераковского.

Она приложила платок к глазам.

— Нет, ничего… Это хорошо, что вы мне рассказали все это ужасное. Это необходимо знать Николаю Гавриловичу, потому что давно уже он задумал писать роман и в нем вывести Сераковского вот таким, каким он был тогда, в те годы в Петербурге…