За нашу и вашу свободу. Повесть о Ярославе Домбровском

Славин Лев Исаевич

Между тем Залеский мялся, говорил что-то неопределенное, внезапно умолкал, потом снова нес свою невнятицу. В конце концов Домбровский потерял терпение.

— Да что ты все вокруг да около? — вскричал он. — Говори прямо: в чем дело?

— Ну, ладно, — решился Каетан. — Ты, конечно, можешь мне не верить. Но у меня есть сведения об ударе, который готовит Версаль.

— А я-то, наивный, думал, что Тьер будет сидеть сложа руки, — сказал иронически Домбровский.

— Не сомневаюсь, Ярек коханый, что твоя разведка тебе донесла. Но что именно?

Домбровский

красноречиво пожал плечами, говоря всем своим видом: я только и ждал тебя, чтобы выболтать тебе данные разведки. А на самом деле он заинтересовался словами Залеского потому, что войсковая да и всякая иная разведка покуда работала из рук вон плохо. Пожалуй, один только гражданин Рауль Риго, прокурор Коммуны, человек острого и дерзновенного ума, воплощение революционной бдительности, веселый и беспощадный, прозванный «взрослым Гаврошем», пожалуй, он один может иметь сведения о противнике через немногих перебежчиков. Во всяком случае то малое, что стало известно Домбровскому, он узнал от Риго.

Не выдавая своей заинтересованности, Домбровский с легким вздохом подпер щеку рукой с видом человека, покорившегося необходимости провести скучные полчаса. Это, конечно, подействовало на Залеского, который заговорил торопливо и нервно:

— Все, что я тебе скажу, это точно как «Pater noster». [24] Просто счастье, что мне удалось все это разнюхать. Долг мой как революционера и как твоего друга все это тебе рассказать. Слушай. У Тьера под ружьем сто двадцать тысяч человек.

24

Молитва «Отче наш» (лат.).

«А по-моему, сто пятьдесят», — подумал Домбровский, не прерывая Залеского.

— Они разделены на три корпуса, — продолжал тот. — Командуют лучшие генералы: Ладмиро, Сессэ и Дю-Баррайль. Состав корпусов: у Ладмиро и Сессэ — по три пехотных дивизии и по три саперных батальона, у Дю-Баррайля — только кавалерия и три батареи, тоже конные.

Залеский перевел дух и посмотрел на Домбровского: какое это произвело на него впечатление. Но тот не переменил ни позы, ни скучающего выражения лица. А сам лихорадочно думал: «Если это так, то… Но послушаем его дальше…»

Каетан продолжал, захлебываясь:

— Теперь об артиллерии…

«Вот что самое важное», — подумал Домбровский и внутренне напрягся, чтобы все в точности запомнить.

— Значит, с юга, то есть против Врублевского, выставлено сто пятьдесят орудий, а может, и поболее…

Домбровский внутренне содрогнулся. «Если он не врет…»

— …расположены они между Шуази ле-Руа и Медоном. Кроме того, в Монтрету — семьдесят крупнокалиберных орудий и в парке Исси — двадцать.

Тон Залеского переменился. В нем уже не было прежней искательности. Напротив, он явно наслаждался своей осведомленностью.

— Ну, Ярослав, что ты скажешь на все это? — спросил он.

Естественный вопрос

со стороны Домбровского был бы: «Откуда ты все это знаешь?» И, надо полагать, у Залеского был приготовлен ответ. Но Домбровский счел это преждевременным. «Надо из него побольше вытянуть». И он сказал разочарованно:

— Это все, что ты знаешь, Каетан?

Тот даже обиделся:

— Мало? Ну и аппетиты у тебя, Ярек. Могу тебе сказать, что все организовал Тьер. У этой гадины светлая голова. На военных советах председательствует он. План его такой: траншеями постепенно подбираться к вам…

— К кому? — не выдержал Домбровский.

— Ну, к нам, — нисколько не смутившись, поправился Залеский. — Главный удар намечен на стык двух участков — твоего и Валерия.

— То есть в Пуэн-дю-Жур?

— Вот именно. Тьер считает, что батареи твоего Пуэн-дю-Жура и Врублевского — форта Исси своим взаимным перекрестным огнем здорово мешают версальцам. После того как они будут подавлены, Тьер намерен вытеснить нас на западе из Биланкур, а на востоке — из Исси, Ванва и Монружа. А тогда, собственно говоря, путь в Париж открыт…

Он внезапно замолчал, откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и с бесстрастным видом уставился на низкий серый потолок палатки.

«Ну что ж, — подумал Домбровский, — пора…»

И он спросил с невинным видом:

— Откуда ты все это знаешь, Каетан?

Залеский оживился:

— Целая история, Ярек! С детства мне везет на счастливые случайности. Помнишь, как я в Париже случайно встретил Герцена… Вышел я сегодня пройтись, благо наступило затишье. Теперь я понимаю, что затишье перед бурей. Батарея моя стоит у форта Исси. От нас ближе всех к Версалю. Я пошел вдоль железнодорожной линии, знаешь, которая идет от Версаля на Монпарнасский вокзал. Бог мой, все же так близко, все рядом, там французы, здесь французы, и вдруг — война… Нелепость…

Залеский замолчал на секунду и покосился на Домбровского. Тот слушал по-прежнему с невозмутимо скучающим видом.

— Ну, значит, гуляю я. Людей не видно, ни наших ни ихних. Пусто, мирно. Обхожу Медон, вхожу в рощицу, знаешь, южнее Севра. Думаю, похожу, покурю на чистом воздухе и — до дому. Вдруг натыкаюсь на человека. Оба мы вздрогнули, оба — за оружие, и в этот момент оба узнаем друг друга.

Домбровский не удержался:

— Ты всегда видел в темноте, как кошка.

Залеский подозрительно посмотрел на него. Но лицо Домбровского оставалось серьезным.

— Знаешь, Ярек, кто это был?! Пшибыльский! Помнишь его? Эдвард Пшибыльский. Ты должен помнить его по Варшаве. Он был в цитадели, в группе Арнгольдта, только до Эдварда не докопались, и он бежал, перебрался во Францию, пошел драться с пруссаками, попал под Мецом в плен со всей армией Базена. Из плена Бисмарк по просьбе Тьера их вернул, и вот они стали армией версальцев…

— Так что же, этот Пшибыльский перебежал к нам? — спросил Домбровский с невинным видом.

— Ммм… Нет. Но он мне многое рассказал из того, что я тебе сообщил. И не только это.