За перевалом
Шрифт:
Судя по спокойным движениям, он ничего не подозревал. Вождь поднял дубинку и с боевым кличем «Эххур-рхо!», на который тотчас отозвались сородичи, опустил ее… на пустое место: в последний миг Безволосый легко взвился в воздух. Во тьме с шелестом развернулись его крылья.
Смутное беспокойство шевельнулось в мозгу вождя — но ярость и злоба вытеснили все. «Ах, так, значит, они не спят, пошли на обман, уаыа! Дурачить нас!»
Всюду
Безволосые вели себя странно: не защищали имущество, не падали, не бежали.
Они приближались к дикарям, делали непонятные движения, отпрыгивали, убегали и улетали; некоторые взлетали к самым вершинам деревьев и оттуда бесшумно пикировали, проносились над головами нападающих. Раззадоренные эхху подпрыгивали, кидали в них дубинами; другие громили хижины, но от гулких ударов стены их не разваливались, даже не трескал Великий Эхху с рычанием гонялся за Безволосыми, жаждал и крови. Он ничего не понимал. Вот один Летун-Нетопырь пролетел совсем близко. Вождь следил красными от злобы глазами и, когда тот развернулся над ним, что есть силы швырнул в него дубину. Попал! Но как-то не так: Безволосый подержал дубину в руках, кинул ему обратно, полетел дальше.
И тут Великий Эхху все понял, завыл от обиды. Безволосые не нападали и не защищались — они дразнились! Потешались над ними, могучими эхху, забавлялись, не принимали их всерьез. Не принимали их всерьез, ыауыа-а-а!
Истерическое буйство охватило всех дикарей: они кидались друг на друга, прыгали, катались по траве, выли, кусались. Вой и гам стоял над поляной.
— Ли, достаточно. Включай! — звонко скомандовал Эоли.
На поляне стало светло. Послышался ровный шум. Эхху затихли, прислушались — и дружно кинулись в лес. Шум воды — все сметающей страшной стихии! А вот и первые потоки ее, длинные языки, расстилающиеся над травой. Сейчас догонит, зальет, поглотит, уаыа!
Инфракрасный луч выделил в удирающем стаде Великого Эхху. Он почувствовал черный страх, какого не испытывал даже в грозу. Опасность была неотвратимой, гибельной. Он завизжал, прикрыл голову лапами, упал, потом на четвереньках быстро-быстро пополз в сторону от сородичей. Он спасется один!
11. БЕГСТВО
Заслышав вой и визг возвращающегося племени, Берн выломил дубину — для самозащиты. Но когда звуки приблизились, его нервы не выдержали. Профессор помчал на молодых ногах в глубину темного леса. По полуголому телу, по лицу и рукам встречные ветви размазывали росу, лепили на кожу листья. Между ног панически фурхнула птица. Опомнился Берн на полянке, когда вопли эхху утихли в стороне.
И тогда он, стоя в обнимку с деревом, успокаивая колотящееся сердце, понял: дикари сами спасались! Лицу стало так жарко, что тепловой свет от него озарил изломы на коре дерева. «Трус!.. Лжец, предатель и трус». Берн ткнулся лбом в ствол: что теперь делать, как жить?
…А он еще считал себя ровней им, самообольщался успехом консультаций, любовной победой, биджевым фондом. Все было гладко в комфортных условиях — а как только они посуровели, сразу обнаружилось, что и трансплантанта мало, и обновленного тела мало, что побуждения и поступки, естественные для них, для него — хождение по тонкой проволоке. И сорвался с первых шагов. Чего теперь стоят его «приобретения»!
Если он вернется,
Но этого не будет. И Ли внушат, что она не должна сердиться на него, потому что… и так далее; и она даже обрадованно всплеснет ладонями: «Ой, я так беспокоилась!»
Но постепенно и она, и другие отдалятся от него. Станут избегать молчаливо понятую неисцелимую второсортность человека, который в трудную минуту может подвести, Нет. Он не вернется — за опекой, за подачками. Что произошло, то произошло.
Но куда идти? «А если снова нарвусь на эхху? Или на зверей? — Берн стиснул зубы. — Ну-и пусть растерзают, так мне и надо! Вперед, куда глаза глядят — только не обратно».
И он быстрым шагом двинулся по прогалине. Было прохладно. Шелестела трава под ногами. Вверху пылали звезды и огни Космосстроя.
Прогалина сошла на нет. Берн брел напрямик, продирался сквозь частый кустарник, даже если и замечал, что можно обойти, — чтобы хоть так отвлечься от мрачных мыслей. Но постепенно хлеставшие и царапавшие ветки пробудили в нем злость.
Ну, разве он виноват? Ведь только и того, что по разику солгал, струсил, предал — в дозах самых микроскопических, в его время никто и внимания бы не обратил! Так почему в этом мире он отщепенец, почему изгоняет себя? Не потому что он так уж плох — это они, черт бы их побрал, они все… строят из себя!
Слева что-то неярко засветилось. Берн шарахнулся за дерево, защитно поднял дубину. Пригляделся: сферодатчик ИРЦ на увитой плющем ножке. Датчик опознал человека, подал сигнал: находящемуся в такое время в лесу могла понадобится связь, информация, помощь.
Но Берн только представил, каким его запечатлеет сейчас для общего удовольствия ИРЦ: в растерзанном виде, расстроенных чувствах и склочных мыслях — и от этого, от напрасного испуга взъярился окончательно:
— Наставили кристаллических соглядатаев — подсматривать, подслушивать… У, сгинь, треклятый! — И от всей души опустил на шар дубину.
В датчике пробежала огненная трещина. Он погас.
Не полегчало. Профессор рассчитывал, что звонко во все стороны брызнут осколки.
…Его занесло совсем в чащобу: кустарник, оплетенные лианами деревья, бурелом и корни под ногами. Берн продирался из последних сил. Помрачившемуся сознанию пригрезилось: вот он преодолеет все и выберется из леса… прямо в нормальную расчудесную жизнь XX века. Вон то тлеющее над деревьями зарево впереди — от огоньков спящей деревни или от фонарей окраинной улицы какого-то города. И он пойдет по этой улице: среди нормальных домов, оград, магазинов с прикрытыми жалюзи витринами, встретит запоздалых прохожих. Пусть даже пьяных, хрипло исполняющих «Jch hatte einen Kameraden» [5] — песню, от которой его всегда передергивало. Ей-богу, он кинется им на шею!
5
Был у меня товарищ (нем.).