За полвека до Бородина
Шрифт:
— Государю, — рассказывал Божий Человек, — более прочих островов понравился остров Заячий. — И, желая показать свои немалые в сем сюжете познания, старик, обладавший, впрочем, прекрасной памятью, добавил: — А у чухонцев он прозывался Енисари. И тогда государь, — продолжил Божий Человек, — взял у случившегося с ним рядом солдата багинет и вырезал им две полоски дерна. А вслед за тем положил их крест–накрест и сказал: «Здесь быть городу». А потом взял заступ и стал первым из всех копать ров. Когда же ров был выкопан на глубину в два аршина, на дно поставили каменный ящик, а внутрь ящика положили золотой
Дворня, мелко крестясь, завороженно молчала, а воодушевленный Алексей вещал далее:
— После того государь прикрыл ящик каменною плитой, на которой уже загодя была высечена надпись: «От воплощения Иисуса Христа 1703 года, мая 16, основан царствующий град Санкт — Петербург, великим государем, царем и великим князем Петром Алексеевичем, самодержцем всероссийским».
Никто и перекреститься не успел, как бывший при сем Аким Прохорович произнес:
— Враки все это поповские. Государь в тот день был у нас, на Ладоге, глядел, как ладили мы галеры.
— Как же ты, Аким Прохорович, и день упомнил? — желая настоять на своем и не без ехидства спросил Божий Человек.
— Да ведь не всякий день царя видишь, — ответил денщик. — И к тому же в Троицу это было, день у нас, стало быть, оказался праздным. А крепость на Заячьем острове не царь заложил, а солдаты. И поставили ее не ради того, что тот остров Петру Алексеевичу приглянулся, а ради удобного его расположения — мимо острова, на коем крепость стали строить, ни один корабль через Неву в Ладогу пройти уже не мог. И крепость, столь ловко построенная, надежно прикрывала вход в Неву, а стало быть, и в Ладогу, где в ту пору строили мы флот.
— Ты с царем строил, — съязвил Божий Человек.
— А что ж, выходит, что и так. Флот одному человеку, хотя бы и царю, в одиночку не построить. Флот, как и город, миром строится. И потому выходит, что строил его и весь пригнанный туда народ и сам царь. Ну и я в числе прочих…
Разговор этот, внезапно вспомнившись, за какую–нибудь минуту пролетел в голове Михаила. И как только воспоминание закончилось, он услышал, как в крепости зазвонили куранты и прозвонили сначала дважды, а потом, через совсем малый промежуток времени, ударили еще раз.
Бом! — прокатилось над городом и над Невой, и Миша тут же понял: «Половина двенадцатого».
Как раз в эту самую минуту и подошли они к крепости.
Солдат, стоявший при воротах, завидя батюшку, откинул в сторону ружье и замер, пропуская мимо себя офицера. А потом водил папенька Мишу по двору и, показывая на бастионы, рассказывал о людях, что строили их, а более всего о тех, кто строительством руководил и чьи имена эти бастионы сразу же и получили.
Некоторых из сих прославленных инженеров папенька знал, иных только видел, о иных лишь слышал.
Миша запомнил названия бастионов: Государев — в честь самого Петра Алексеевича — царя, инженера и плотника, артиллериста и адмирала; Меншиков — в честь самого близкого царю человека — друга его и наивернейшего слуги; Головкинский — по имени другого, тоже очень близкого царю человека, и не только его сподвижника, но и родного ему по крови — кажется, был он роднёю матери царя. И Миша сначала помнил, о чем говорил ему отец, но подробности этих родственных
Потом называл батюшка еще Трубецкого, Нарышкина и Зотова и о двух первых тоже что–то рассказывал, а о Зотове ничего не сказал. Только улыбнулся как–то странно и промолвил, уклоняясь от разговора:
— Тоже строителем был, а про другие его дела рассказывать мне нечего — не осведомлен о них.
Много позже Миша понял, отчего отец не стал рассказывать ему о Зотове, — остался он в памяти людской не столько как первый учитель юного царя и начальник Ближней его канцелярии, но более всего, как первый в стране гуляка, возведенный Петром в сан «всешутейшего патриарха».
И вот здесь–то, у Зотовского бастиона, и произошла та самая встреча, которую Миша навсегда запомнил.
Бастион был одет в леса, и рабочие поновляли его кирпичную рубашку. А чуть в стороне от лесов Миша увидел старого негра в генеральском мундире. Перед ним стояли двое строителей, и он о чем–то говорил с ними, изредка показывая рукой на стену бастиона.
— Инженер–генерал Абрам Петрович Ганнибал, — тихо произнес Ларион Матвеевич, глазами показывая на негра.
Имя это было знакомо Мише — папенька нередко упоминал его. Особенно же часто в последнее время, после того как в 1752 году умер инженер–генерал Люберас и на его место был назначен Абрам Петрович Ганнибал, ставший главным военным инженером русской армии и непосредственным начальником Лариона Матвеевича. Именно тогда–то, придя с похорон Любераса, батюшка и рассказал Мише историю «царского арапа» Ибрагима, которого крестил сам Петр и дал ему свое собственное имя, но по созвучию с прежним его магометанским именем Ибрагим стал крестник прозываться Абрамом.
Батюшка долго служил вместе с Абрамом Петровичем по одному и тому же ведомству — инженерному, и Ганнибал как–то рассказывал Лариону Матвеевичу, что еще ребенком был он выкуплен из турецкой неволи русским послом в Константинополе Саввой Рагузским, привезен в Москву и подарен царю Петру.
Был Абрам Петрович не то княжеского, не то даже царского эфиопского рода и потому носил фамилию Ганнибал. С самого начала был он приставлен к царю камердинером, но потом, как сровнялось Ганнибалу двадцать лет, отправил царь смышленого и грамотного слугу в Париж — учиться военному и инженерному делу.
Шесть лет прожил Ганнибал во Франции, честно трудясь и познавая великие премудрости фортификации. И хотя был он офицером российской гвардии, но от казны получал довольствия не более самого бедного школяра.
Испытывая во всем нужду и только что не нищенствуя, он все же стал военным инженером и затем, вступив во французскую службу, стал капитаном королевской гвардии.
С новыми своими товарищами по оружию сражался капитан Ганнибал в Испании и был ранен в голову при осаде испанского города Фуэнторабия во время боя в подземной галерее, которую он подводил к его стенам. Затем, возвратившись в Париж, бывал он и при дворе регента — герцога Филиппа Орлеанского, и при дворе юного Людовика XV, но в начале 1723 года вышел в отставку и уехал в Россию, увозя диплом инженера–капитана и четыре сотни книг по математике, механике, фортификации, артиллерии, истории, географии, политике и философии.