За порогом жизни, или Человек живёт и в Мире Ином
Шрифт:
— Что? Ты меня в чём-то обвиняешь? Да я…
— Помолчи и послушай! Не ты ли был так низок? Не ты ли был так горделив? Вспомни: не ты ли обещал блюсти законы этой страны? Не ты ли был поселён здесь без выбора? Не к тебе ли было проявлено сострадание, когда решалась твоя участь? Или ты всё это забыл?
Житель меняется в лице, глаза округляются, рот слегка приоткрыт, и видно, как подпрыгивает подбородок.
— Ты — жалкий бродяга! Как ты смеешь меня обвинять и попрекать! — Он тоже вскакивает на ноги и грубо пытается вытолкать Путника. —
В этот момент яркое светящееся существо появляется рядом с ними и легко их разделяет, ограждая Путника крылами. Житель замер в неестественной позе, а Путник через мгновение появляется из-за крыла Ангела в иной одежде. Теперь на нём длинные белые атласные одежды. Он производит впечатление полубожественного существа, а в это время одежда Жителя ветшает, становится грязной и рваной. Вид его из пышущего благополучием становится жалким и убогим.
— Житель, ты забыл, кто ты есть? Ты забыл, почему ты здесь? — спрашивает его Ангел. — Тебе был дан шанс войти в новую, иную для тебя жизнь. Как радовался я, когда ты всё объяснил Путнику… И как разгневан я сейчас…
Житель, падая на колени и зарываясь лицом в траву, причитает:
— О, Ангел, сжалься надо мной! Вот если бы я знал, что…
— Не надо слов «вот если бы…», слышишь, не надо! — голос Ангела резок и строг. — Та, как и любой другой, должен жить разумом, опираясь на чувства. Ты всегда должен помнить, что в этом мире зло сильно отлично от добра и наказуемо!
— Вот если бы ты, о, Ангел, выслушал меня, ты не стал бы гневаться… — Житель тянул руки к Ангелу, не поднимая головы от травы.
— А если бы ты сам был разумен и незаносчив, не случилось бы этого. Ты сам себе подписал указ… — и Ангел достаёт из потаённых складок одежды свиток и, развернув его, зачитывает: «Как только нарушу хоть одну из заповедей страны Небес, буду возвращён к вечной бродяжьей жизни блуждающего духа». Своим поступком несколько мгновений назад ты поставил здесь подпись.
Путник в безмолвии следил за разыгравшейся сценой. Житель идёт на коленях и тянет руки вверх, туда же, устремив лицо и бормоча что-то непонятное. Ангел берёт Путника за руку и увлекает за собой к краю сцены. Но Путник освобождает руку, останавливается и, глядя через плечо на Жителя, спрашивает:
— Неужели ему ничем нельзя помочь? — взяв руку Ангела в свои, Путник опускается перед ним на колени и молит: — О, Ангел, сделай что-нибудь для несчастного. Он так помог мне, что теперь мне не сносно будет видеть его страдания. Сделай же что-нибудь…, сделай…
— Встань. Мне понятны твои чувства. Но я лишь исполнил волю Всевышнего. Он, — Ангел жестом указал на Жителя, в своё время дал Всевышнему обет, но не сдержал его. Теперь он обречён, и ему едва ли кто сможет помочь.
Ангел, держа за локоть Путника, поднял его и, увлекая за собой, говорит:
— Пусть и тебе будет наука: всегда думай о том, что делаешь.
Ангел и Путник спускаются со сцены по маленьким ступенькам
А на сцене Житель, теребя на себе одежду, ломая руки, сначала тихо, почти невнятно, а потом всё громче и громче, доходя почти до крика, причитает, повторяя одну и ту же фразу:
— Вот если бы… Вот если бы…
И вот Житель, почти крича, трясёт, угрожающе, кому-то рукой:
— Вот если бы… — его голос осёкся, и он внезапно исчезает сам.
Мы с Беном были потрясены увиденным. Домой к Oдину вернулись в полном безмолвии. И остаток вечера прошёл тоже в молчании. Так, лишь обменялись обычными фразами. Мы так много открывали для себя, что уходить не хотелось. Бен был счастлив, да и я тоже.
Как-то, работая в огороде, мы разговорились с Беном.
— Николай, ты хочешь остаться здесь?
— Не знаю, ещё не думал об этом.
— А я бы остался, мне здесь понравилось.
— Мне тоже, но хочется посмотреть и другие места.
— Посмотреть-то можно, а жить бы я остался здесь. Только вот… как мама с ним… куда их определят… — я понял, что Бен говорит об отце. Он знал, что его отец стал Путником, я замечал иногда не по-детски задумчивое выражение его лица, а потом он снова становился весёлым и задорным.
Бен менялся внешне очень быстро. Теперь он был уже не мальчишкой лет десяти-двенадцати, а шестнадцатилетним юношей-подростком. Он и сам ощущал в себе перемены. Всё, что происходило с Беном, нам объяснил Oдин:
— Мать подавила в тебе желание к развитию. Она смогла это сделать силою своей воли, своей любви. Но теперь ты далеко от неё, и она не может воздействовать так, как если бы ты был рядом с ней. Бенедито, тебе не надо в этом винить мать, постарайся её понять. Ты смышлёный и очень быстро войдёшь в свой возраст. Я знаю, что тебя терзают сомнения об отце, но будь к нему милосерден, к тому же тебе совсем необязательно жить с ними. Ты вполне можешь жить самостоятельно. А где ты будешь жить? Тебе дадут право выбора, и ты решишь этот вопрос сам.
– Oдин, всё, что ты говоришь, это правда?
— Бенедито, зачем же мне обманывать тебя?
Этот разговор происходил накануне дня, который я долго не мог не то, что забыть, а хоть как-то подавить воспоминания о нём.
Oдин всё, что выращивал, поставлял на ярмарку, но он не «торговал» сам. Часть урожая, что была ему необходимо, он оставлял у себя, а всё остальное в определённое время забирали «торговцы». Я не знаю, как правильнее их называть, ведь всё это не продаётся.
Так мы, собрав овощи, перенесли их к дому и ждали, когда придёт за ними торговец. И вот, на дорожке, ведущей к дому, появился незнакомец. Явно это не был торговец, его одежда походила на одежду моего Учителя, но это был не он. В то время, как Незнакомец подходил к нам, из дома вышел Oдин.