За правое дело ; Жизнь и судьба
Шрифт:
«Что это, почему это?» — спросил он себя, но, конечно, не было нужды отвечать на этот вопрос.
Он увидел, что и она обрадовалась ему, вскрикнула:
— Боже, как хорошо, что вы пришли сегодня раньше обычного, а я уж вам записку написала,— и она протянула ему сложенную треугольником записку.
Он развернул записку, прочёл её и спрятал в карман.
— Неужели вы сейчас в Калинин уезжаете? — спросил Штрум.— А я думал, мы пойдём гулять.
Нина сказала:
— Мне самой в Калинин не хочется, но надо.— Она посмотрела на
— Я поеду провожать вас на вокзал,— сказал он.
— Ой нет, это неудобно. Ведь со мной поедет одна наша омская сотрудница.
— Тогда зайдёмте ко мне на минутку, выпьем вина за ваше скорое возвращение.
Войдя в коридор, она сказала:
— Да, совершенно забыла! Вчера приходил какой-то военный и спрашивал вас, обещал сегодня зайти.
Они выпили вина.
— У вас не кружится голова? — спросила Нина.
— Кружится, не от вина,— ответил он и взял её за руку. В это время позвонили.
— Это, верно, тот военный,— сказала Нина.
— Я с ним поговорю в передней,— решительно объявил Штрум.
Через несколько минут он ввёл в столовую высокого военного.
— Прошу вас, знакомьтесь,— проговорил Штрум и, как бы извиняясь перед Ниной, объяснил: — Это полковник Новиков, он на днях прилетел из Сталинграда, привёз привет от родных.
Новиков поклонился с той незрячей, безразличной вежливостью, которую выработала война у человека, в любое время — ночью и на рассвете — в силу обстоятельств вынужденного врываться в частную жизнь других людей. Его равнодушные глаза говорили, что ему нет дела до частной жизни Штрума, что его не интересует, кем профессору приходится эта красивая молодая женщина…
Но под незрячим и равнодушным выражением он скрывал лукавую мысль:
«Э, вот вы какие, мужи науки! Оказывается, и здесь водятся походные полевые жёны».
— Я привёз вам свёрточек,— сказал он, раскрывая сумку,— письма не дали, просили на словах передать сердечные приветы: Александра Владимировна, Мария Николаевна, Степан Фёдорович, Вера Степановна.
Он не назвал почему-то Евгении Николаевны.
Новиков, перечисляя имена, стал похож не на полковника, а на солдата, передававшего из землянки поклоны родным.
Виктор Павлович рассеянно положил пакет в раскрытый портфель, лежавший на столе.
— Спасибо, спасибо, как они все там поживают? — и, испугавшись, что Новиков станет пространно и долго рассказывать, продолжал задавать вопросы: — Вы надолго сюда? Совсем в Москву или в командировку?
В этот момент Нина сказала:
— Ах, боже мой, я забыла, ко мне попутчица должна прийти, ведь мне к поезду пора.
Штрум пошёл проводить Нину, и Новиков слышал, что профессор следом за ней вышел на площадку.
Штрум вернулся и, не зная, с чего начать разговор, спросил:
— Вы не упомянули о Жене, разве Евгения Николаевна не в Сталинграде?
Полковник явно
— Евгения Николаевна просила вам кланяться, я запамятовал, не передал.
Именно в этот миг произошло между ними то, что происходит между двумя концами электрического провода, когда колючие, ершистые сердитые проволоки, наконец соединившись, пропускают через себя ток,— зажигается лампочка, и всё, что в сумраке казалось угрюмым, чужим и враждебным, вдруг становится приветливым и милым.
Они быстро переглянулись и улыбнулись друг другу.
— Вы оставайтесь, переночуйте,— сказал Штрум.
Новиков поблагодарил: он уже оставил в НКО другой адрес на тот случай, если его вызовут, поэтому ночевать у Штрума он не сможет.
— Каково положение под Сталинградом? — спросил Штрум.
Новиков ответил не сразу.
— Плохо,— негромко сказал он.
— Вы полагаете, остановим?
— Должны остановить! Значит, остановим.
— Почему должны?
— Если не остановим — погибнем.
— Это увесистый довод. А в Москве, должен вам сказать, спокойно и уверенно настроены, даже говорят о реэвакуации. Некоторые считают, что положение выправляется.
— Нет, это неверно.
— Что неверно?
— Положение не выправилось: немцы идут вперёд.
— А наши резервы, велики они, где они?
Новиков ответил:
— Об этом не положено знать не только вам, но и мне, об этом знает Ставка.
— Да-а,— протяжно сказал Штрум и стал закуривать. Потом он спросил, застал ли Новиков Толю во время Толиного двухдневного пребывания в Сталинграде, спросил о Софье Осиповне, осведомился, как настроена Александра Владимировна.
И в этом разговоре — не столько в коротких ответах, сколько в улыбке или в серьёзном выражении глаз Новикова — Штрум почувствовал, что Новиков понимает людей, которых Виктор Павлович знал долгие годы и отношения которых изучил во многих подробностях.
Новиков, посмеиваясь, рассказывал, что Мария Николаевна воспитывает всех детей области, и Веру, и Степана Фёдоровича заодно, что Александра Владимировна за всех волнуется, но больше всего, видимо, за Серёжу и работает за двух молодых… А о Софье Осиповне он сказал:
— Она стихи читала мне, но характер, по правде говоря, такой, что и с нашим комендантом штаба справится.
Он не сказал ничего о Жене, и Штрум не стал о ней спрашивать — и в этом их молчании словно установился неписанный договор.
Постепенно беседа снова пошла о войне, в ту пору война была морем, в которое вливались все реки и из которого рождались все реки.
Новиков заговорил об инициативных фронтовых и штабных командирах и внезапно стал ругать какого-то перестраховщика и бюрократа. По тому, как он менял интонацию голоса, передавая чьи-то слова об «оси движения» и «темпе движения», и по его жестам Штруму показалось, что Новиков имеет в виду Ивана Дмитриевича Сухова.