За руку с ветром
Шрифт:
«…жить.
Жить, дышать, смеяться. Не существовать.
Олег задерживается на работе, и хотя я понимаю, что у него много дел и забот, в том числе и из-за того, что сейчас твориться, но очень скучаю, когда его нет. Мне физически больно, когда он не со мной, но когда я могу обнять его, прижаться, спрятать голову на груди, мне кажется, что я расцветаю.
Кстати, пока Олег на работе, мне в голову пришла идея составить список качеств, которыми должен обладать мой сын в будущем (и я знаю, что он будет таким, это ведь мой сыночек!). Итак, Дениска пока что спит, а я напишу, каким вижу его… в двадцать с небольшим лет.
Мой сын…
– Всегда
– Очень любит меня и свою семью.
– Добр, отзывчив, милосерден и весел.
– У него нет вредных привычек.
– Душа компании…
– Самая большая, старательная умница и лучший ученик в школе и в университете.
– Знает много языков!
– Силен, но миролюбив и уважителен.
– Часто улыбается и смеется, у Дениски хорошее чувство юмора».
«– Не кричит, не спорит по пустякам и не унижает слабых. Он сильный, и он помогает другим.
– Любит (ВЗАИМНО!) прекрасную, скромную девушку из хорошей семьи.
– Помогает нуждающимся, но не во вред самому себе, разумеется.
– У него тысяча друзей!
– Он занимается спортом (только не боксом и не борьбой, хотя ему, как мальчику, конечно, важно знать силовые приемы, чтобы он мог защитить себя и своих близких при необходимости!).
– Уважительно обращается со старшими, ласково – с детьми.
– Любит животных и детишек, а они – его. Для меня это показатель доброты. Настоящий человек не должен быть злым или равнодушным.
– Еще он свободолюбив и делает то, что хочет. Но не во вред другим.
– И у него хороший вкус. И отличная память (это я уже замечаю, между прочим!).
– Всегда помнит меня, потом, что я всегда помню его. Или это эгоистично? А может, это называется материнской любовью? Или все же эгоистично? Хм…
– В общем, мой сын прекрасен и идеален, и все его любят… Весь мир любит моего сына».
На этом последняя запись Натальи обрывалась, и больше листиков Денис не нашел, как ни пытался, хотя по идее, еще должна была быть шестнадцатая страница. Он обыскал весь кабинет отца, заглянул во все ящики, но это не принесло успеха. Некоторые листики пропали с концами.
И потом, раз за разом перечитывая эти строки, все сильнее и сильнее Денис хотел плакать. Потому что был виноват в том, что рядом с ним не было мамы. Потому что семья была для нее самым дорогим, а он все разрушил. Потому что ему уже целых восемь лет, а прекрасным и идеальным он так не стал. Наверняка мама ненавидит его за все это.
Он положил ее дневник на место, на стол в кабинете отца, хотя отчаянно не хотел расставаться с это простой, на первый взгляд, тетрадью на пружинах и в черной обложке, однако понимал, что отцу не понравится, что он брал эту вещь.
Денис проплакал почти весь день, прячась в свой комнате и пугая Леру, которая подумала, что он заболел, а потом, уже глубокой ночью, когда кудесница-ночь расшила темное, перенасыщенная густым синим цветом, небо звездами, ребенок взобрался на подоконник и, глядя туда, в далекую высь, твердо решил для себя, что будет идеальным мальчиком. Специально для мамы. Чтобы она видела с небес, каким он растет – таким, как хотела она, и не сердиться на него за то, что он сделал… И этой ночью ему не снились ожившие бабушкины жемчужные бусы, кричавшие, что он виноват.
Если бы Олег Даниилович или Лера узнали, что творится в голове их маленького, но решительного сына, то они бы обязательно
Себя, конечно же, он идеальным не считал, и даже нормальным человеком зачастую в глубине души не признавал – нормальные люди не виноваты в том, что их матери умирают. Нормальные люди не делают других несчастными.
Он был расколот надвое. По природе своей Денис был человеком, стремящимся к гармонии с миром и с самим собой. Но из-за детской трагедии в его душе цвел черный цветок дисгармонии. И именно поэтому для других Денис казался едва ли не идеалом, а самому себе порою был омерзительным, особенно тогда, когда оставался наедине с собой, поэтому старался всегда занимать свой мозг – получением знаний, или общением, или каким-то делом.
Дэн никогда не чувствовал раздвоение личности, но он никогда и не чувствовал себя цельным человеком. Конечно, время – это главный созидатель и целитель душ, и с его течением Смерч менялся, а когда он по-настоящему впервые полюбил девушку, то его внутреннее состояние стабилизировалось, черный цветок завял, дав возможность расцвести другому цветку – лазурному.
Какое-то время все было хорошо. Счастливое настоящее заставило померкнуть прошлое.
Однако когда трагедия случилось и с Инной, то Денис едва не сошел с ума от проклятого чувства вины. Первая потеря – родная мама, для него стала олицетворением печального черного, как земля, цвета, а вторая, Инна, – нежного лазурного, как море. И если постепенно, с возрастом, парень осознавал, что маленький ребенок не мог быть тем, кто убил собственную мать – ведь она спасала его, рискуя своей жизнью, то после потери Инны все обрушилось на него с новой силой.
Глубокое чувство вины не отпускало его, вцепившись в душу, как бойцовская собака в жертву. И терзала, терзала, терзала, и кусала все сильнее, и впивалась с упорством, равным упорству самого Дениса.
И до сих пор, раз в год, ему снилась мертвая бабушка, кричащая яростно: «Убийца! Убийца!», рвущая на себе жемчужные черные бусы и тыкающая в него пальцем с острыми бордовыми ногтями, которые стремительно превращались в когти. И бусины, раскатываясь по стеклянному полу, тоже вдруг начинали шептать, кричать, обвинять… Мать ему не снилась ни разу, а Инна – только тогда, когда он был без сознания из-за потери крови.