За семью печатями
Шрифт:
Едва ли не труднее всего нам теперь представить себе людей такого сурового и далекого прошлого, буйную «вольницу» Новгорода, его могучих «ушкуйников», занятыми каким-нибудь развлечением, кроме кулачного боя, какой-нибудь игрой. Летописи и княжеские грамоты об этом молчат. Но археология доносит до нас и отдаленный гул тогдашних игрищ.
Вот кожаная маска с прорезями для глаз и рта: судя по ее широкой ухмылке, это не злодей, а весельчак-скоморох. Вот десятки прочно пошитых, набитых льняной «кострикой» кожаных мячей, пригодных для игры в лапту или во что-либо вроде нынешнего хоккея. А вот и еще более интересные находки — шахматные фигурки, ферзи, ладьи, пешки... Вообразите себе Садко — богатого гостя, делающего мат Морскому
Да, наши предки могли быть не только суровыми воинами, но и весельчаками, шутниками, острословами. На одну шутку школьников мы уже наткнулись, говоря о «невеже» и «недуме». А как вы расцените такой древний курьез?
Установлено: в Новгороде жила состоятельная семья, скорее всего землевладельцев (но возможно, и торговцев рыбой), состоявшая из отца и четырех сыновей молодец к молодцу. Видимо, старика звали «Линь»; это не странно, древняя Русь пользовалась в качестве имен почти всеми су-ществительными. Что же до сыновей, то их величали так:
Окунь Линев, Ерш Линев
Сом Линев, и даже Судак Линев...
Не семья, живорыбный судок какой-то! Видимо, старый Линь был зубастым шутником.
Новгородцы внимательно следили за своей внешностью: раскопки дают нам такое множество гребней и гребенок, что создается впечатление — их носил с собой буквально каждый.
И, видимо, русская борода еще не стала такой обязательной, как впоследствии в Московской Руси: во всяком случае, бритвы в форме рыбки попадаются тут нередко, и по свидетельству археологов, качеству их, пожалуй, могут позавидовать наши «безопасные лезвия», — извлеченная через шесть-семь веков из земли и слегка направленная, бритва-рыбка великолепно бреет бороду XX столетия!
Археологи-новгородцы настойчиво разгадывают загадки земли, пробиваются сквозь препятствия, которые она ставит на их пути. Мы уже видели в общих чертах, чего им удалось добиться. И все-таки хочется кончить этот рассказ упоминанием об одной находке, может быть более всех других овеянной суровой и задумчивой поэзией глубокой древности нашего народа.
Ученые в Неревском раскопе сняли все 28 ярусов жизни Новгорода. Под последней мостовой залегает первозданная почва, первый «материк». По нему ступали Рюрик и его дружинники, если такие люди жили на земле. По нему мог проходить легендарный старец Гостомысл. Это самое начало X века.
Дно обнажилось. В нем видна яма, вырытая тут тогда, в той самой первобытной почве. В яме лежат девять деревянных узорчатых чаш. Две — в центре, рядом с двумя глыбами пчелиного воска, семь — по широкой дуге вокруг. Чаши не просто поставлены; они полуопрокинуты с таким расчетом, чтобы их содержимое пролилось на лоно матери-земли. Что это значит? Что случилось здесь тысячелетие назад?
Девять семей прибыли сюда в те дни неведомо откуда на пустынный берег Волхова, где еще не жил никто. Девять родоначальников собрались на холме, осмотрелись, порешили обосноваться на новом месте и для начала сотворили важный, строгий и не слишком еще пышный обряд жертвоприношения богам этих мест. Может быть, то было утром, может быть, вечером. Рваные тучи закрывали рдяную зарю, или светила луна; Волхов катил свои воды вниз, к Ладоге, как катит их и сегодня. А высоко над его берегом вольный ветер древности трепал белые бороды, седые кудри старых дворохозяев... Они смотрели вдаль, но не могли ни за какой далью увидеть нас. А мы отсюда видим их. У нас есть археология.
МАТЬ
Летом 1240 года далеко на севере, на холодной Неве, князь новгородский Александр, совсем еще мальчик, наголову разгромил биргеровых [14] шведов. А через пять месяцев после этого, когда на киевских холмах облетели с деревьев последние листья, когда в Днепре вода похолодела и над неоглядными степями смолкла перекличка перелетных птиц, вместе с запахом дальних костров ветры донесли до города черную весть: «Татары! Татары идут»!
14
Биргер аф Бьельбо, шведский ярл (герцог), возглавлявший крестовый поход против Новгорода.
Все всполошилось вокруг. За широкую преграду Днепра-Славутича под защиту городской твердыни хлынуло множество людей — русских и половцев, торков и берендичей, сидевших с давних времен на киевских землях. Иноземные гости — народ осторожный — стали закрывать, заколачивать свои лавки: некоторые уже тронулись водою на юг, конными караванами на запад. Под высокими «комарами» Десятинной церкви поплыли клубы ладана: пели молебны, просили помощи у заступницы; рядом, в Златоверхом соборе, молились архистратигу небесных воинств архангелу Михаилу... Молитвы не помогли: враг, как саранча, тучей надвинулся из-за Днепра, перешел реку и со всех сторон обложил город.
Зори стали кровавыми от пыли и дыма. По ночам далеко вокруг полыхало зарево несчетных костров. Жутко стало глядеть на Днепр с городских валов.
«...И бе Батый у города, и отроци его обседяху град. И не бе слышати от гласа скрипенья телег его, множества ревенья верблюд его и ржанья от гласа стад конь его. И бе исполнена земля Русская ратных».
6 декабря, в Николин день, Бату-хан взял город приступом. Вслед за тем была полонена и подавлена вся Русь, исключая самые дальние окраины. Три десятилетия спустя на горькой чужбине, в далеком Владимире, спасшийся из Печерской лавры архимандрит Серапион, став уже епископом, с гневом и болью вспоминал черную годину:
«Тогда навел на нас бог народ немилостивый, народ жестокий, народ безжалостный и к юной красоте, и к старческой немощи, и к младенчеству детей... Разрушены божьи церкви, осквернены священные сосуды, потоптаны святыни; кровию наших отцов и братьев, как обильными водами, напиталась земля. Исчезло могущество князей и воевод; множество братьев наших и чад уведено в тяжкий полон. Красота наша погибе, богатство наше и нем в корысть бысть... Села наша лядиною проросташа и величьство наше смирися...»
Серапион доживал век во Владимире, но был-то он киевлянином. Перед его глазами еще полыхало пламя великого разорения. Он был его очевидцем.
Казалось бы, по таким свидетельствам, дошедшим до нас в древних записях, по свежим воспоминаниям современников можно во всей полноте восстановить картину катастрофы. Как сомневаться в ней? Разве не ясно, что именно произошло в те дни на берегах Днепра? А вся предшествовавшая история древнейшей столицы русской? Ведь мы знаем о ней из рассказов наших предков, обитателей Киева и его строителей, и эти рассказы подтверждены свидетельством современников-иностранцев. Как можно думать, что она неизвестна нам?