За Синь-хребтом, в медвежьем царстве, или Приключения Петьки Луковкина в Уссурийской тайге
Шрифт:
Качнувшись на ухабе и мигнув в последний раз задним фонарем, автомашина подошла к повороту. Пассажиры засуетились: Галя, высунувшись из кабины, замахала платком, сидевшие на скамейке Юрка с Алешкой вскочили на ноги, затрясли кепками, а дурашливый Митька, повалившись, задергал ногами.
Петька тоже подпрыгнул, отдал последний
Однако грустные мысли одолевали недолго. Он спустился к речке и двинулся вброд (надо же проверить привезенные отцом резиновые сапожки!). А когда перебрался на другой берег, на смену мыслям о товарищах пришли думы о матери.
Нет, в новый дом он ее пустит не сразу. Сначала поведет осматривать сад и огород, покажет поросенка и кур. Потом можно войти в дом. В гостиную они заглянут в последнюю очередь. Хвастаться тут нужно не чем-нибудь пустяковым, а вымытыми собственноручно полами и протертыми окнами. А потом, будто невзначай, стать против грамот. Мать, конечно, сразу заметит два листа, приколотые к стене. На первом листе, обведенном широкой золотой рамкой со звездой вверху, крупно напечатано, что пионер Луковкин награждается грамотой «За активное участие в создании учебно-производственной базы Кедровской восьмилетней школы». Печать и подпись под документом самого секретаря райкома комсомола. Другой лист поменьше и поскромнее — только с красным ободком и подписью старшего пионервожатого. Но Петьке, по правде, он даже дороже, чем первый. На нем синим по белому написано, что тому же пионеру Луковкину за успехи в труде решением совета дружины объявляется благодарность и что его фотография заносится на школьную Доску почета.
Нет, что ни говори, а лето прошло замечательно. Отец знал, что делал, когда отправлял сына в лагерь. Об этом не мешает написать городским дружкам. Пусть не думают, что Луковкин умер в глухомани от скуки.
О многом еще думал в этот счастливый час Петька. А работа между тем шла своим чередом. Не очень крупные, но увесистые желуди сыпались в корзину.
Когда корзина наполнилась до краев, вдали послышались голоса. Петька поднялся, отряхнул колени и не спеша двинулся к дороге. Думал, что идут друзья. Но это были не они.
Петька вздохнул, лег на спину, и, прищурившись, стал глядеть вверх — сначала на паучка, медленно путешествующего по лесу на паутине, потом на кружащегося в небе орла.
Вдруг ухо уловило знакомый, но несколько странный звук. Самолет? Где он? Ага! Вон там, над самыми сопками. Только что ж это за машина? ТУ-104? Нет. Тот, кажется, поменьше. Какой-нибудь бомбардировщик? Тоже вряд ли. Зачем бомбардировщику столько окон-иллюминаторов?.. Уй ты! Да ведь это же, наверно, ИЛ-62 или ТУ-144! Передавали же по радио, что они совершают пробные полеты на Сахалин и Камчатку. Забраться бы в кабину к летчикам!
Мечты прервали голоса. Из-за поворота показался пестрый строй ребят. Впереди с венком из красных и желтых листьев на голове солидно вышагивала Нюрка. За ней, приподнимаясь на цыпочки и выпячивая грудь, маршировали Коля и Лян. А рядом со строем шагал Митька. Отбивая такт палкой о палку, он был сразу и за командира, и за барабанщика.
— Стой!.. Вольно!
Потом, повернувшись к Петьке, он спросил:
— Ну как? Насобирал?
— Угу, — кивнул Петька.
— А воды к приезду матери натаскал? А дров нарубил? А картошки хоть накопал? Нет? Эх, ты! — укоризненно хмыкнул белобрысый. — Становись в строй! Придется проворачивать звеном… Шагом — марш!