За Синей рекой
Шрифт:
«Теньку-то как разбирает! – думал унтер озабоченно. – Дело, видать, и впрямь государственной важности!»
– …Кто такой Айзенвинтер? – тряся короля за плечи, кричал Огнедум. – Кто это? Тот хлыщ с дрессированной собачкой, а? Думаешь, я забыл? Надеешься, что не помню? Это он?
– Это он… – привычно бормотал король, а внутри у него все пело: «Это он! Это он!»
– А! – страшно вскрикнул вдруг Огнедум и выпустил короля. Толкнул его в грудь. – Светишься? Что это ты светишься?
– Не знаю, – сказал король и понял, что выдал себя.
Огнедум
– Вина, – немеющими губами вымолвил он.
Унтер стремительно нагнулся, желая получше расслышать приказание. Огнедум слабо махнул в сторону столика, накрытого грязненькой самобранкой.
– Скатерть… Принеси…
Унтер в точности выполнил распоряжение и, повинуясь кивку энвольтатора, расстелил скатерть у него на коленях. Огнедум застучал по скатерти кулаком. Та сперва никак не реагировала, а потом вдруг задергалась, вспучилась и выбросила на поверхность нечистый стакан, наполовину наполненный красной жидкостью. Утер наклонился и почтительно понюхал стакан.
– Портвейн! – доложил он. – Худшего качества!
Огнедум молча влил в себя портвейн и бросил стакан себе на колени. Обрызгав скатерть кроваво, стакан скатился на пол и разбился, а на скатерти тотчас появилась новая дыра, и Огнедум зачем-то засунул в нее палец. Вытащил. Поковырял у себя в ухе. Сдернул скатерть с колен, скомкал и бросил в угол.
Потом обратился к унтеру:
– Видишь этих двух «факелов»?
Унтер, сощурившись, цепко глянул на побратимов. Кивнул истово.
– Так точно – вижу, властитель.
– На гауптвахту. Запереть. Двух испытанных «факелов» – у двери и под окно. Действуй!
Унтер махнул арестованным. Те вяло поднялись и пошли за ним следом.
Оставшись наедине с Ольгердом, энвольтатор спросил:
– И давно это с тобой?
Ольгерд молчал.
– Тебе лучше ответить, – посоветовал Огнедум.
Тогда бывший король произнес:
– Недавно.
– Ты разговаривал с теми двумя? С предателями? – Энвольтатор кивнул на дверь.
– Нет, – сказал Ольгерд.
– Врешь! – Огнедум треснул кулаком по подлокотнику и сильно ушиб руку. – Врешь! – заорал он в бешенстве. – Как тебе удалось развратить двух боевых «факелов»? Как? Ты же тень! Ты лишен собственной воли! Ты – ничто, пфук, пустое место! Как?
– Никак, – согласился Ольгерд.
И тут энвольтатор почувствовал, как внутри него чужеродным элементом появился страх. Этот страх ввалился к нему как к себе домой и уходить не собирается.
В этот момент дверь опять отворилась, и в лаборатории показался давешний унтер.
– Ваше приказание исполнено, властитель! – закричал он с порога. – Арестованные доставлены! Часовые выставлены!
– Хорошо, ступай, – махнул Огнедум.
– Я им от себя добавил – ничего? – поинтересовался унтер.
– Ничего, – согласился Огнедум. – Ступай.
Унтер вытянулся и закричал:
– Прошу простить вполне
– Говори сейчас, – велел Огнедум.
«Факел» сказал:
– Этот лазутчик, фон Винтер, он еще так говорил: мол, упыри вы, а я заведу в полдень часы. Я мало что понял, а тут еще предатели – как увидел, так нутро вскипело – ну и забыл доложить…
– Хорошо. Ступай. Изложи письменно.
Унтер с топотом удалился. «Надо будет поскорее отправить его на передовую», – равнодушно отметил Огнедум.
А страх внутри энвольтатора тем временем начал устраиваться со всеми удобствами – обзавелся удобной тахтой, маленьким столиком с закусками и выпивкой и даже томиком декадентских стихов. В петлице желтый цветок, в глазу монокль, в руке бокал, в зубах сигара. И больше нет теперь никаких занятий у Огнедума, как только обслуживать этого нахального постояльца.
«Что угодно-с?» – «А вот, голубчик, что… э-э… Да, часы. Часы, которые соорудил Косорукий Кукольник. Предсказанье помните? Освежите-ка, голубчик, в памяти…» И холуй-Огнедум, закатывая от усердия глаза, послушно барабанит: «Для бродяжки, музыканта… для ученого зануды, для этой… красотки златокудрой… Соберутся – будет звон, а кто против – вышел вон!» – с облегчением завершил он. И начал ждать похвалы.
«Ну, ну, что же вы так плохо помните, голубчик, – отмахивается страх лайковыми перчатками. – Прямо даже неудобно за вас… Явится к вам смертушка, а вы ее и не признаете. Тут-то она вас – тяп! Ведь это вы, – тут он уронил монокль и закричал барственно: – Ведь это вы ПРОТИВ, голубчик, а стало быть, и ВЫЙТИ ВОН – тоже вам! Экая вы свинья… Подайте спички».
Да-с, именно так все и происходило. А король стоял рядом и улыбался.
– Дай мне вон ту тетрадь, – бросил ему Огнедум. – Которая с желтым пятном.
Ольгерд молча повиновался. Огнедум проглядел несколько страниц, вписал старательно: «Мразь. Мразеобразно и мазеподобно размазан ужас бытия по зеркалам, и сколько ни глядись, лишь нечистый лик смерти скалит навстречу зубы. Макабр и меланхолия – вот участь мыслящих, мятущихся. Но и в предсмертной икоте хочу я оставаться исследователем сизых и склизких глубин естества».
«Эй, голубчик, куда это вы запропали?» – напомнил о себе постоялец, и сладковато-удушливая волна поползла по огнедумовой душе. «Желаю то, желаю се!» – капризничал постоялец.
На стене над тахтой тем временем появился портрет Косорукого Кукольника в генеральском мундире – очень пыльный. Постоялец пытался украсить его лентами и дубовыми ветками. Пыль летела столбом. «Голубчик, ну что же вы стоите? – закричал он чуть не плача. – Вытрите пыль – да поживее!» И пал на тахту, чихая, а холуй тотчас принялся, изгибаясь всем телом, водить тряпицей по портрету.