За стеклом [Коламбия-роуд]

Уаймен Мет

— Это все проклятые любители обсасывать со всех сторон пальцы ног, — сказал он, явно недоумевая, отчего я так настаиваю на том, чтобы говорить шепотом. — Не поверишь, но некоторые из них просто забрасывают меня электронными письмами. Дают полезные советы, как избавиться от грибка. А также сообщают основные правила ухода за ногтями. Будто мужику стоит об этом беспокоиться.

— Это не шуточки, — выдавила я еле слышно. — Мне нужно рассказать тебе кое о чем.

Слим приподнялся на локте. Я решила, что он устраивается, чтобы лучше меня слышать, но вместо этого парень зашептал сам:

— Утро вечера мудренее. Взойдет солнышко, и вещи перестанут казаться такими мрачными. — На какой-то миг я поддалась. Под одеялом было практически

ничего не видно, а присутствие Слима словно оборачивало меня защитным коконом, спасая от любопытных глаз.

— Знаешь, — снова заговорил он, теперь уже чуть слышно, — неважно, что на тебе надето, когда ты просыпаешься утром, все равно это самый лучший твой наряд. Иногда я встаю пораньше просто для того, чтобы взглянуть на тебя. Твои ресницы расходятся, ты открываешь глаза, и в комнату возвращаются свет и краски.

Я сцепила руки у него на шее, притянула как можно ближе и сразу выпалила самое главное:

— Ты меня любишь? — спросила я, и мне вдруг стало наплевать, слышит ли нас кто-нибудь еще. Мне о многом предстояло ему рассказать, но перво-наперво я хотела убедиться в самом главном. Мне это было необходимо. — Потому что я люблю тебя, Слим, но ты для меня по-прежнему одна сплошная загадка.

Дреды Слима скрыли наш поцелуй от всего окружающего мира. Глубокий, тщательный поцелуй, на который я с готовностью отвечала, пока Слим не прервал его. На губах его растворились три слова, которые я не совсем расслышала, поскольку как раз в этот момент он вывернулся из моих объятий. Я подняла голову от подушки, услышала, как Слим бормочет под покрывалом нечто похожее на мантру, и удивилась: куда это он собрался? И затем подскочила в ужасе, почувствовав, как его ладони забираются под мою юбку, нащупывая трусики.

— Да что случилось? — спросил Слим, стоя на коленях над опустевшей простыней. Тряхнув плечами, он избавился от наброшенного на спину одеяла. — Я что-то не то сделал?

— Мы можем поговорить об этом снаружи? — Я вжалась в изголовье кровати; дальше была только стена.

Кажется, Слим утратил дар речи и к тому же немного растерялся. Он подтянул колено к груди, уже слегка обеспокоенный своей наготой.

— С тобой все в порядке?

— Нет, — фыркнула я, озадачив его еще больше. — Я чувствую себя шоколадным яйцом.

— Вот оно что. — Слим изобразил гримасу, но при этом слегка расслабился. — Ты разозлилась на меня за то, что я сожрал последнее?

— Я не это имела в виду! — Рывком соскочив на пол, я чуть не увлекла его за собой. Гнев потащил меня через комнату, вокруг постели, но унижение быстро его нагоняло. И дело было не только в любимой теории Слима, основанной на практике. Больше всего меня уязвляло то, что он верил, будто способен все исправить, если хорошенько постарается. Ладно. По крайней мере, я одета. В подобный момент нет времени на одевание.

— Если дело только в шоколаде, — заговорил Слим, — я выскочу на улицу и раздобуду его, прямо сейчас. Даже если придется топать в центр.

— Раньше надо было думать!

Я рванула дверь на себя. Свет озарил кровать, заставив Слима инстинктивно прикрыться: одной рукой он защитил глаза, другой — гениталии.

— Теперь уже слишком поздно, и это касается множества вещей.

Человек, после мытья посуды сунувший свой детородный орган в лохань с мыльной водой и хваставший перед моим братом вещами, которых не было и в помине, казался теперь таким беззащитным. Почти беспомощным. Голый от лодыжек и выше, он был безоружен перед пристальными взглядами посетителей сайта.

— Поздравляю, — сказала я, думая о наших зрителях. — Мы с Павловым пережили самый большой конфуз в своей жизни на озере в Италии. А ты только что выставил себя в глупом свете, прямо здесь, в собственном доме!

— Циско, но мы в «мертвой зоне»… Куда же ты?

— Прочь, — бросила я, прежде чем хлопнуть дверью. — В оффлайн.

37

Мисти

Вентура повела бы себя иначе: столкнувшись с парнем, который пытался бы подступиться к ней, как к шоколадному яйцу, эта девица ответила бы ударом ноги в высоком прыжке или просто свернула бы подонку шею. Сомневаюсь, чтобы она сбежала по лестнице, как я; вместо этого Мисти выскочила бы в окно, сделав обратное сальто, или же выбралась бы на крышу — скорее всего, с перекинутым через плечо Павловым в придачу. Впрочем, Мисти была героиней в жанре экшен, она обладала длинными конечностями и не существовала за пределами экрана. В отличие от нее, у меня была жизнь, выходившая за отпущенные виртуальной красотке границы. У меня имелись чувства, с которыми приходилось бороться, совершая порой ошибки, но у меня были также и друзья, — и этим мы с нею различались. Мисти Вентура зализывала раны, отыскивая разбросанные вокруг аптечки; я же поплелась к нитке гирлянды, обрамлявшей прилавок в конце нашей улицы, к единственному еще работавшему в столь поздний час лотку с невообразимым количеством бутонов. В «Денежном залпе» не найти такого вот флориста и дилера в одном лице, человека-гору, который ради меня с готовностью плюнул на ночной бизнес, помог привести в порядок мысли и чувства, а также выделил комнату в своей квартирке, сказав лишь, что я могу оставаться в ней ровно столько, сколько захочу. Мисти не могла похвастать подобными пустяками — теми волшебными мгновениями, что помогают вращаться мирозданию нашей реальности. Каждому необходим друг вроде Добряка.

Не припомню, как мне удалось уснуть, но, должно быть, спала я довольно крепко, потому что, открыв глаза на следующее утро, долго и недоуменно озиралась вокруг. Едва я успела навести резкость на незнакомую обстановку, как на кончик моего носа уселась бабочка. Она балансировала там, и крылья павлиньей расцветки, похоже, захлопали — в точности, как и мои ресницы. Стоило мне ахнуть, и она упорхнула. Оторвав голову от подушки, я обнаружила, что вся комната заполонена бабочками: они лепились к столбикам кровати и распахнутым занавескам, перелетали с места на место в протянувшейся через всю комнату полосе солнца, словно здесь был какой-то лужок, а вовсе не верхний этаж многоквартирного дома. Сквозь открытое окно было слышно, как практикуется в гаммах некая оперная дива, обитательница квартиры в противоположном углу квадратного двора. Еще я почуяла запах черной патоки и задумалась: что же, интересно, стряпает там Вилли?

— Какие люди! — приветствовал он меня, хоть и стоял, повернувшись спиной. Я затянула поясок на шелковом кимоно, которое нашла в гардеробе Добряка среди множества жилетов-пуховиков. — Будешь яичницу? — спросил он. — Я могу приготовить глазунью, а могу вообще ничего не готовить.

— Спасибо, — сказала я, — меня вполне устраивает второй вариант.

Добряк стоял посреди кухни. Вместо рубашки на нем красовался передник, полосатый, как зубная паста. Замешивая тесто в большой фарфоровой миске (при этом его мясистые плечи поочередно вздувались и опадали), Вилли заявил мне, что глазунья — лучшее утешение, какое только можно придумать. Но я сказала, что перекушу где-нибудь по дороге на работу. Не потому, что хотела избежать необходимости присесть и обсудить свои невзгоды, а из-за странностей, которые я только теперь начала замечать и которые вовсе не ограничивались отведенной мне спальней.

— Зачем тебе столько бабочек? — спросила я, медленно поворачиваясь, чтобы как следует разглядеть всю обстановку: сплошь покрытые трепещущими крылышками бамбуковую мебель, вязаные коврики и туземные барабаны. — Ты их что, коллекционируешь?

Два окна лоджии открывали вид на городские крыши, на стене небольшой рисунок гуашью в позолоченной рамочке — эскиз натюрморта с опрокинутой набок вазой. Я сперва даже решила, что Добряк дурачится, когда услышала в ответ:

— «Пестрых дам»?

— Кого?