Шрифт:
Виталий Забирко
За стенами старого замка
Камил сидел на диване, болтал ногами и наблюдал, как мать мечется по квартире и собирает вещи.
– Мам!
– позвал он. По своему несовершеннолетию он не понимал, что попытка отвлечь женщину от укладки чемоданов равносильна попытке отнять у голодного тигра кусок мяса. Конечно, не столь опасная, но абсолютно бесполезная.
– Мам!
– снова позвал он.
Реакция нулевая.
– Мам, ты слышишь? Меня в замок пустят?
– Отстань, ради бога...
– сдавленно
Нажав коленом на крышку чемодана, она проявляла недюжинную силу, пытаясь его закрыть. Или раздавить. Если посмотреть со стороны, то, пожалуй, точнее было второе.
– Пустят...
– процедила она.
– И меня пустят, всех пустят...
Замки, наконец, щёлкнули, зафиксировав чемодан в бегемотоподобном состоянии. Мать сдула с потного лба чёлку.
– Билеты у нас уже куплены, - сказала она, - так что не беспокойся, в вагон мы сядем, и никуда я без тебя не уеду.
– Вагон?
– Камил опешил.
– Причём тут вагон? Да нет, мам, я тебя не о поезде спрашиваю! Даже смешно, будто я маленький, чтобы такое спрашивать! Он соскочил с дивана и сунул ей под нос открытку.
– Я про замок! Вот посмотри... Видишь? Меня туда пустят?
– Замок?
– она отрешённо скользнула взглядом по открытке.
– Ах, Козинский замок...
– Больше она ничего не сказала, потому что её глаза уже нацелились в следующую жертву - жёлтую кожаную сумку.
– Так, мам...
– вновь заканючил Камил.
– Пустят, пустят...
– отмахнулась мать. Сумка начала полнеть необъятным кожаным брюхом.
– Костюмчик тёплый, тебе на вечер, там ночи холодные, село... Куда это тебя пустят?!
– Да в Козинский же замок! И не бери ты этот костюм - не замёрзну! Лучше меч мой возьми.
– Ну уж нет! Я твоими войнушками по горло сыта! Деревяшку себе и там выстругаешь!
Сумка жалобно заскрипела, поглощая злополучный костюм. Затем последовали свитер, джемпер, пара рубашек, блузка, юбка, две кофточки, шерстяное платье...
– Мама, - заворожено спросил Камил, как обычно делал в таких случаях папа, - мы что, на Северный полюс едем, да?
– Не мешай!
– рассердилась мать.
– Лучше займись-ка своим делом! Она начинала нервничать, потому что жёлтая сумка уже превратилась в округлого упитанного монстра, а рядом высилась груда ещё не упакованных вещей.
Камил немного подумал, какое у него может быть сейчас своё личное дело, и снова осторожно спросил: - Мам, так меня всё-таки пустят в Козинский замок или нет?
– О, господи!
– простонала она, и это в равной степени относилось как к сыну, так и к жёлтому чудовищу, начинающему проявлять признаки несварения желудка.
– Пустят!!! Я-сама-тебя-туда-выпру-в-три-шеи-только-отстань-тысейчас-от-меня!
Камил затих, примостился на диване и положил на колени открытку. Козинский замок был чисто славянским, без знаменитой западноевропейской мрачности - угрюмых неприступных стен и высоких сторожевых башен. Приземистая низкая стена из
К тёте Аге они приехали в полдень. От станции до посёлка пришлось тащиться пешком, что-то около двух километров. Было воскресенье, и о попутной машине нечего было и мечтать. К концу первых ста метров мать отобрала у Камила меч и, в доходчивой форме объяснив, что такому лоботрясу давно пора перестать играть в рыцарей-разбойников, сломала меч и забросила обломки в придорожные кусты, а в руки сыну всучила кое-что из многочисленных авосек, сумок и чемоданов. Вдобавок в сердцах сорвала с его головы газетную треуголку и отправила её вслед за мечом.
Когда они ввалились на веранду к тёте Аге, на матери, от жары и непомерной тяжести навешанных на неё сумок и чемоданов, не было лица, и тётя Ага, в ужасе всплеснув руками, бросилась вперёд, чтобы успеть подхватить тело сестры. Охая и причитая, она усадила сестру на лавку за чисто выскобленный стол и принялась отпаивать холодным компотом.
– Что же это ты, а?
– причитала она, а сестра сидела белокаменной зачарованной статуей, поглощала компот и не думала розоветь.
– Вечно ты нагрузишься как верблюд и тянешь на себе всё... Куда это годится?! Палки на тебя нет, мужика хорошего, чтобы дурь раз выбил - и навсегда! Тётя Ага вошла в раж и даже показала (в воздухе, правда), как это нужно сделать.
– А то - муж... Разве у тебя муж? Вот приедет, я ему мозги прополощу!
Камил на минуту оторвался от кружки компота и представил, как тётя Ага полощет папины мозги. Папа, значит, такой худой и длинный, стоит перед тётей на всех четырёх, лицо у него жалкое и постное, а тётя Ага, грозная и разъярённая, что-то месит внутри его головы обеими руками, а затем вытаскивает оттуда эти самые мокрые и белые, как выстиранное бельё, мозги и, играя своими фантастическими мускулами, начинает их выкручивать. Ему стало жаль папу.
– У папы дома дела, - авторитетно заявил он.
– Он, может быть, вообще не приедет.
– А ты сиди, умник! Тебя не спрашивают!
– огрызнулась тётя Ага. Дела. Много ты понимаешь... Дела! Знаем мы эти дела!
Но тайфун миновал, и тётя Ага уже только ворчала. Её многочисленные подбородки перестали яростно трепыхаться и вновь уложились аккуратными ступеньками, лишь изредка вздрагивая. Мама наконец-то порозовела, облегчённо вздохнула, будто переварила проглоченный аршин, и устало облокотилась на стол.
– Что же это ты?
– пожурила её тётя Ага.
– Прямо как девчонка.
– Она махнула рукой.
– Себя не жалеешь. А вон у тебя малец-то какой!