За столбами Мелькарта

Немировский Александр Иосифович

А тем временем гребцы под наблюдением Саула занялись снастями. Был прилив, и корабль мог выйти в море.

Вдруг один из гребцов упал. Лицо его исказилось предсмертной судорогой. На синих вывернутых губах показалась пена.

Саул бросился к упавшему. Оперённое древко небольшой стрелки торчало в его бедре.

— Отравленные стрелы! — в ужасе завопил иудей и стремглав побежал к другому борту.

Человек тридцать чернокожих кинулись в воду. Вот они уже подплывают к кораблю и хватаются за его вёсла.

В это время послышался страшный рёв. Над палубой мелькнуло огромное огненное тело. Это был Гуда. Сделав

гигантский прыжок, лев оказался на берегу среди мечущихся в панике чернокожих.

К вечеру «Сын бури» был уже далеко от того места, где были предательски захвачены туземцы. Шум волн заглушался тяжёлыми ударами вёсел, свистом хлыста и воплями чернокожих. Мастарна учил новых гребцов обращению с вёслами.

— Довольно, хозяин! — крикнул Саул. — В один день не выучишь!

Что-то проворчав, этруск спустился в трюм. Оттуда раздался глухой шум, звон чаш.

«Пьют! — подумал Гискон. — В трюме много вина. Его прислал в подарок Ганнону суффет Гадеса».

При мысли о Ганноне сердце мальчика больно сжалось. Это он, когда пираты были заняты чернокожими, незаметно выпустил Гуду. Гискон думал, что лев кинется на пиратов и растерзает их. Тогда можно будет освободить тех четырёх моряков, которых Мастарна приковал к вёслам, и привести корабль в Керну. Но лев бросился на берег. Невольно он, Гискон, помог этруску. Удивительно, пираты даже не заподозрили, что клетка была открыта мальчиком. Они убеждены, что Гуда не просто лев, а оборотень. Что ему стоило самому отодвинуть железный засов? Пираты радуются своему спасению и тому, что они избавились от этого страшного зверя. Сколько удач выпало на их долю!

Мальчик как-то слышал об умной собаке, отыскавшей заблудившегося хозяина. Не сможет ли Гуда найти Бокха? Тогда Ганнону будут не страшны ни дикие звери, ни дикие люди. Гуда их спасёт, как дельфин спас того греческого певца, выброшенного в море такими же коварными людьми, как Мастарна и Саул.

Гискон прошёл к корме. За кораблём неотступно следовала морская лисица. Видимо, тело гребца, погибшего от отравленной стрелы, пришлось чудовищу по вкусу. Время от времени чудовище переворачивалось, показывая брюхо молочного цвета и пасть, усеянную острыми зубами.

Из трюма доносились звуки песни. Гискон впервые услышал её в Гадесе, около таверны. Тот день принёс им всем несчастье. Какой злой дух послал этих проклятых пиратов! Слова песни сливались с рокотом волн. Это придавало ей какую-то грозную силу:

Мы землю быками не пашем, Сохой не взрыхляем пласты. На лёгких судёнышках наших Мы килем волну бороздим… Волну бороздим. Мы вечные странники моря, Нас кормит и поит оно. Сулит нам и радость и горе, Дарует и хлеб и вино… И хлеб и вино. Трепещет лазоревый парус, Гаула, как чайка, быстра. Как буря, страшна наша ярость — Ведь смерть нам родная сестра… Родная сестра.

Глаза

леопарда

Люди шли к морю. Впереди был маврузий, самый опытный и сильный, за ним шагали Малх и Мидаклит. Шествие замыкал Ганнон. Одиночные кусты, поднимавшиеся среди сероватой травы, вскоре превратились в чащу. На влажной земле виднелись следы каких-то зверей. Деревья оплетены колючими растениями. Всё имело такой зловещий вид, словно боги хотели преградить дорогу в этот лес. Приходилось пробираться через колючую чащу, шипы рвали в клочья одежду. Руки и ноги были в крови. Людей, привыкших к просторам моря, быстро утомил душный и влажный воздух этого леса. По спинам сбегал струйками горячий пот. Над головою жужжали крупные мухи, они, казалось, не жалили, а кололи.

Лишь вечером путники вышли к морю. Оно встретило их рокотом огромных валов. Валы нетерпеливо накатывались на низкий отлогий берег, обрамляя его сверкающей пеной. Неподалёку виднелся холм, заросший сочной травой. Ганнон поднялся на него. Он долго всматривался в морскую даль, словно надеялся увидеть крыло паруса. Но море было пустынным. Солнце медленно опускалось за линию горизонта.

Здесь же решили заночевать. Небо покрылось бесчисленными звёздами. Из темноты доносился торжествующий рёв, завистливый вой, злорадный хохот. Невидимые хищники вышли на ночную охоту, давая о себе знать другим обитателям леса.

Только один Бокх мог различать голоса отдельных животных. По рыку льва он знал, что царь зверей уже насытился и лежит около растерзанной туши какого-нибудь животного, а шакалы жмутся поодаль, опустив морды, в молчаливом ожидании, как изголодавшиеся слуги перед господским столом.

— Весёлая музыка! — вздохнул Ганнон, поворачиваясь на бок.

Он чувствовал свою беспомощность перед этой тёмной и враждебной ему стихией и с ужасом думал, что его ожидает бесчисленное количество таких же ночей, наполненных звериным воем и ещё более пугающими шорохами.

— Там! Там! — вдруг раздался шёпот эллина.

Все посмотрели в ту сторону, куда указывал Мидаклит. Локтях в двадцати от них, в кустах, они разглядели два горящих огонька.

— Леопард! — закричал Малх, хватаясь за дротик.

Ещё через мгновение его дротик полетел в хищника. Ганнон невольно вздрогнул. Сейчас зверь с рёвом обрушится на них. Люди замерли. Но что это? Горящие зрачки не двигались. Словно зверь хотел сначала испытать их терпение, а потом уж расправиться с ними.

— Ха-ха! — раздался вдруг язвительный смех маврузия. — Хотите, я принесу вам глаз леопарда?

Бокх смело шагнул в темноту и слился с нею. Слышно было, как он шарит в кустах. Вот трещат ветки под его ногами. Маврузии возвращается. И там, где раньше горели два огонька, теперь сверкал лишь один.

— Вот вам и глаз леопарда! — Бокх протянул ладонь. На ней лежал чёрный комочек. Это был просто-напросто светящийся жучок.

— Как же это ты? — посмеивался над Малхом маврузии. — Дал себя обмануть таким маленьким козявкам! Возьми свой дротик!

Укутавшись в плащ, Ганнон лежал с сомкнутыми глазами. Он надеялся быстро уснуть, но сон бежал от него. К полуночи его одолела усталость, и он забылся.