За свои слова ответишь
Шрифт:
– Он.., я сам не знаю… – попытался оправдаться он.
– Заткнись! – процедил сквозь зубы Хазаров. – В реанимацию, быстро! Где носилки?
Двое санитаров побежали к крыльцу, а Марат Иванович присел возле неровно дышащего Конопацкого. Брезгливо, боясь испачкаться, приоткрыл тому веко. Закатившийся глаз подрагивал, на нем неровное, как клякса, расходилось пятно кровоизлияния.
Хазаров прижал пальцы к сонной артерии, почувствовал неровное, судорожное биение.
– Конец, долго не протянет. Резать надо прямо сейчас, – это было
Слова психиатра донеслись до него издалека, словно эхо, и он тут же провалился в черное небытие.
– Срочно звони, чтобы приехал хирург, – бросил он Грязнову, – потому что наш специалист способен только отделить почку. Пусть готовит изотермический контейнер для сохранения, – Хазаров отдавал только самые необходимые распоряжения, понимая, что сейчас у него не хватает людей, чтобы их исполнять.
Еще живого, но уже бесчувственного Конопацкого положили на носилки и отправили в операционную. Мрачный, ссутулившийся Хазаров поднялся на крыльцо и столкнулся с перепуганной Катей, пристально посмотрел на нее.
– Вот что иногда бывает, – тихо произнес он, – иди в операционную, там понадобится твоя помощь.
Сумасшедших охранники загнали в корпус, не обращая внимания на то, что у некоторых оказались выбиты зубы, разбиты носы, у двоих сломаны руки.
Катя быстро присоединяла к телу Конопацкого датчики, накрыла его простыней, оставив окно на спине.
– Анестезии не надо, – из-под маски произнес хирург, когда анестезиолог попытался приложить к лицу Конопацкого маску, – он и так уже, считай, труп, бесчувственный.
Виталик даже не вздрогнул, когда его кожу располосовал скальпель. Катя, ассистируя хирургу, старалась забыть о том, что сегодня произошло, старалась не думать, что это она дала Конопацкому в руки скальпель, спровоцировала его побег.
Она всецело сосредоточилась на работе, старалась не ошибиться, подавая инструменты, но пару раз вместо ножниц протягивала зажимы, вместо зажимов – скальпель. Ее не смущало то, что хирург во время операции ругается на нее матом, так было заведено: делай что угодно, лишь бы это помогало работать.
В зияющий разрез Катя сунула кровеотводящую трубку, обложила обнажившиеся почки тампонами.
– Кажется.., успели., мать его, – шептал под маской хирург, мастерски перерезая ткани и устанавливая зажимы. – Кажется, успели на…
Наконец почка была отделена, и ее бережно поместили в изотермический контейнер для хранения органов, предназначенных для трансплантации.
И в этот самый момент на экране осциллографа ломаная линия стала прямой.
– Мы успели, и он успел, – мрачно пошутил хирург, стягивая перчатки и бросая их в умывальник. – Ну и испачкался же я, – спокойно произнес он, глядя на зеленый халат, сплошь забрызганный кровью.
– Я устала, – прошептала Катя.
– Отдыхай, теперь тебе никто не помешает.
Но отдохнуть ни ей, ни хирургу не пришлось. Их еще ждали проломленная голова санитара,
– Черт с ним, со вторым тестом на СПИД, – сказал Хабаров, – если ждать результатов, то не успеем. Будем считать, что все в норме.
Затем он тронул за руку Грязнова и повел его в комнату, где стоял пустой металлический стол с разрезанными ремнями.
– Валера, посмотри, ты в этом лучше разбираешься.
– А что здесь смотреть, – зло ответил Грязнов, – я и так уже понял, что произошло.
– Ну?
– Эта сучка, Катька, устроила ему побег.
– Зачем же ты сразу так? – улыбнувшись, произнес Хазаров.
– Я по ее лживым глазам понял, лишь только на нее посмотрел.
– И я понял, но убедиться не мешает.
Грязнов подошел к столу, осмотрел все четыре ремня.
Три из них были явно перерезаны скальпелем, четвертый же наполовину разорван, наполовину разрезан.
– Посмотрите, если не верите, Марат Иванович, она надрезала один ремень и дала ему скальпель, оставила одного.
Хазаров задумчиво смотрел на перерезанные ремни, затем покачал головой.
– Ты понимаешь, что это не так?
– Да нет, точно! Вы что, не видите?
– Я-то вижу, но думать приходится не всегда так, как было на самом деле. Просто кто-то, я не знаю – ты, она, а может, я, случайно оставил скальпель на столике поблизости, он сумел дотянуться и перерезал ремни.
Грязнов, ничего не понимая, смотрел на Марата Ивановича.
– Но это же невозможно! Ни я, ни вы к скальпелю не прикасались, а насколько я понимаю, он лежал там, под вытяжкой, и чтобы до него дотянуться, нужно иметь руку метра четыре длиной.
– Я еще раз тебе повторяю, – спокойно втолковывал Хазаров, – что Катя не виновата, и мы ей сейчас об этом скажем, понял? – он подмигнул Грязнову.
Тот растерянно улыбнулся:
– Кажется, понимаю.
– Ну вот, успокоишь ее, подбодришь, скажешь, что она ни в чем не виновата. А потом, знаешь, я не хочу ее видеть в обозримом будущем, а потом – никогда. Жаль, конечно, что у нас нет сейчас заказа на пересадку почки женщине примерно ее возраста, но, с Другой стороны, тело ее должны найти целым. Насчет невредимости – это уж тебе решать.
– А почему я?
– Кто же еще? – пожал плечами Хазаров. – Я врач как-никак, клятву Гиппократа давал, а ты спецназовец бывший, можно сказать, профессиональный убийца. Это уж, Валера, кто на кого учился. Я ее задержу здесь до одиннадцати вечера, а ты уж смотри по обстановке. Да, кстати, – Хазаров остановился возле каталки, на которой лежал прикрытый окровавленной простыней труп Конопацкого, – сделай так, чтобы он исчез незаметно. Ты это умеешь, специалист, – и, не дав Грязнову возразить ни слова, Хазаров вышел на лестницу. – Где наша Катя? – спросил он у санитара.