За святую обитель
Шрифт:
Вышли старец с Грунюшкой; сняли воины оружие; пошли рассказы про бой, про лютость и силу ляшскую.
— Слышь, Ананий, — молвил Суета, указывая на Пимена Тененева, — этот молодец в бою твоего дружка на славу угостил. С самим паном Лисовским схватился — я диву дался и заробел я за него. Силен и к бою привычен пан Лисовский-то, чай, сам видал. Сшиблись они насмерть, да изловчился наш Пименушка: метнул палицей в шлем панский. Гулко так зазвенела палица о голову. Знать, в пустое место попало.
И залился Суета громким смехом, а за ним и товарищи; даже Ананий улыбнулся на шутку
— Думал я, голова-то расколется. Нет, выдержала; а пан-то с лошади на снег свалился. Подобрали его ляхи и в стан умчали. Чай, теперь в голове-то у него шум стоит, словно от угара.
Снова в келье раздался веселый молодецкий смех.
Вернулись скоро отец Гурий с Грунюшкой; принесли они полные мисы, доверху налитые жбаны. Начали есть и пить молодцы вдосталь. Старец просто с ног сбился, заботясь о воинах.
— Ешьте, милые, — говорил он им. — Чего другого, а снеди в обители надолго хватит. Не оскудели еще житницы да кладовые троицкие. Ешьте на доброе здравие.
Не заставляли те много просить себя: проголодались за трудный день. За трапезой шла шумная беседа, вспоминали все про кровопролитный бой!
— А что, братцы, — сказал Суета. — Недаром же мы сегодня бились: надо завтра в лес идти, за топливом. Чай, ляхи теперь долго носу не выставят из стана своего. Да и теплее им у костров- то, а в лесу снег, мороз да вьюга. Улучим времечко на рассвете?
— Попытаем счастья! — согласились все.
Уже трапеза их к концу подходила, когда заскрипела дверь и вошли в тесную келейку, едва освещенную жировым, тусклым светильником, отец Иоасаф и князь-воевода. После удачной битвы решили они героев повидать, сказать им "спасибо" великое за мужество, за пролитую кровь. И стрельцов, и детей боярских посетили игумен с князем, теперь заглянули к отцу Гурию, где храбрейшие из бойцов обительских собрались.
— Благословение Божие на вас, воины Христовы, — молвил архимандрит, осеняя их крестом. — Не забудет вашу службу усердную святой игумен Сергий; не забудем трудов ваших и мы, иноки смиренные. Вечно будем о вас к престолу Всевышнего горячие молитвы воссылать. Примите мой поклон земной.
И отец архимандрит земно поклонился защитникам монастырским. Смутились те от такой чести, не знали что и ответить.
— А твой лях-то, молодец, не из простых оказался, — сказал сотнику Павлову воевода. — Своя дружина у него есть; князем Горским себя именует. Пригодится нам, коли пленных менять станем.
Еще похвалили князь да игумен удальцов, побеседовали с Ананием и ушли из кельи. Стали все спать собираться, помолились, подостлали на полу что Бог дал и скоро заснули крепким, сладким сном под вой зимней вьюги.
Зимою студеною
Лес Благовещенский, что темнел своей чащей невдалеке от Троицкой обители, глядел не просто лесом густым, а дремучим бором. Много было в его глуши глубоких оврагов, болотин, трясин, кочек; много само собой в нем засек поделалось из поваленных ветрами вековых стволов. Зима студеная одела серебряным инеем кусты и деревья, запорошила, завалила чуть приметные лесные тропинки. Кое-где, в самой чаще, словно белый намет, лежал холодный снег на толстых, длинных ветвях
Едва-едва отозвалась лесная чаща на первые рассветные лучи, когда какой-то негромкий, осторожный треск пронесся по лесу; где-то зашуршали, тревожа друг друга, высокие вековые вершины сосен. Замерзший, игольчатый снег серебристыми хлопьями посыпался вниз на людей, что торопливо рубили ветки и складывали в плотные вязанки. Старались ранние дровосеки потише работу вести, но все же выдавало их чуткое лесное эхо. И спешили они скорее набрать топливо, пока не прослышали о них враги в своем близком стане.
Всего-навсего десятеро было обительских молодцов. Тимофей Суета да Пимен Тененев взяли с собой на опасное дело самых отборных парней. Послушник монастырский провел их глубоким оврагом в лес, в самую чащу укромную, до света.
— Вон еще те березки повалим, и полно! — молвил Суета, которого от работы даже на морозе пот прошиб. Себе он больше всех вязанку навязал.
— Знатное деревце! — сказал Тененев, одним махом ссекая молодую березку. — Вот затрещит, как запалят.
— Тепло будет, — прибавил весело Суета: по сердцу была ему привычная деревенская работа, огнем она в его могучих руках горела. Стали удальцы крепче ветви срубленные увязывать; сладили вязанки на славу, на плечи их вскинули. Солнышко утреннее искорками сквозь заснеженную чащу засверкало, словно по сучьям и по земле самоцветные камни рассыпало. Пора было в путь.
— Гуськом идите, ребята, — учил Суета товарищей. — Заслонитесь вязанками-то, согнитесь, да бегом по оврагу.
Подобрались дровосеки к опушке лесной, метнулись в глубокий Мишутин овраг и заспешили к обители. По склонам частые кусты росли, снег их опушил глухо-наглухо: со стороны и незаметно было, что по дну оврага столько людей крадется. В ясном морозном воздухе прозвенел первый утренний удар обительского колокола. Молодцы сняли шапки, перекрестились.
— Ишь, словно зовет нас колокол-то, — сказал Суета. Шел он со своей тяжелой вязанкой позади всех, изредка поглядывая сквозь кусты в сторону ляшского стана. Зорки были глаза у молоковского силача, и сам он приметлив был: сразу у врагов что-то неладное выглядел.
— Стойте-ка, товарищи. Гляньте-ка к большому келарскому пруду. Никак ляхи что-то там рыть принялись?
Поглядели и другие парни туда же. С пригорка, где келарский пруд вырыт был трудами богомольцев, срезали враги, должно быть, за последние ночи немало земли. Чернела далеко среди белого снега длинная глубокая яма: недалеко уж и до воды оставалось рыть. Посмотрели друг на друга товарищи, нахмурились.
— Отвести воду хотят ляхи! — пробормотал Тененев.
— Торопятся, пока не застыл пруд-то.