За Тихим Доном
Шрифт:
— Я тебе его готов круглосуточно обеспечивать, — похабненько шутит.
Цокаю.
— Я не об этом...
— Да, понял я, — откидывается снова на подушки и закрывает глаза.
Беру чистую одежду и полотенце с шампунем.
Выходя из дома, натыкаюсь глазами на смотрящего на меня из-за забора соседа. Он скользит взглядом по мне, рисуя в голове картинку о том, почему я в простыне средь бела дня. Лыбится.
Вот! Я про это, Шолохов.
— Добрый день! — и сбегаю в душ.
Оборачиваюсь.
На
— Привет, дядь Борь! — громко, чтобы тот точно услышал.
— О, Роман! А я думаю — кто заселился?.. — переводит на него взгляд.
Усмехаюсь.
Ага, поди, уже всё село в курсе, один ты нет.
Летний душ — это что-то вроде маленького сарайчика, сбитого из досок, с бочкой на крыше.
Вода прохладная, но в такую жару — самое то. Струйки без напора стекают по коже, охлаждая и взбадривая.
Накидываю шёлковый халат прямо на голое тело. Он сразу прилипает, подчёркивая все прелести фигуры.
Если дядя Боря всё ещё крутится у забора, то сейчас для него будет шок-контент.
Но его нет. Фух... Испугался Шолохова. А тот сидит на ступеньке порога и крутит в зубах травинку.
От его спокойствия и умиротворения даже не по себе. Куда делся агрессивный взбалмошный мальчишка?
Надел маску. В ситуации, когда нужно будет показать весь свой буйный характер, он появится. А пока словил дзен.
Хочу пройти мимо, но он ловит меня за руку и усаживает себе на колени.
— Ром! — стыдливо поправляю полы халата.
— Пошли все нахер! Забудь о них, — целует мои губы.
Рука скользит под халат и сжимает ягодицу.
Ммм... Какой же ты сладенький...
Кто-то покашливает рядом.
Зоя Тихоновна.
В лицо бьёт кровь и я, слетев с колен Шолохова, скрываюсь в доме, сгорая от стыда. Прижимаюсь к стенке, чтобы немного успокоиться.
— Здравствуйте, тётя Зоя! — доносится с улицы.
— Здравствуйте... — немного заикаясь.
Ещё бы! Стать свидетельницей такой сцены.
Надо какой-то колокольчик на калитку повесить, чтобы знать о приходе незваных гостей. Тут оповещать о визите, похоже, не принято — все свои.
А если она зайдёт. И я тут такая.
Где бельё? Нужно хотя бы трусы надеть.
Она что тебе под юбку заглядывать будет?
Нет. Но с ними спокойнее.
Пока искала пакет с бельём, поняла, что никто не зайдёт. Поэтому со спокойной душой разобрала пакеты с покупками и только потом вышла на улицу.
Шолохов исчез.
— Милого своего ищешь? — нарисовался снова сосед.
— Угу...
— Так его тётка Зойка увела, батрачить теперь заставит, — смеётся.
— Не батрачить, а помогать пожилому человеку, — осадила его.
Совсем
— Ух, городская интеллигенция...
Глава 28
Я сейчас как никто понимаю героиню фильма "Укрощение строптивого". Тоже наблюдаю за тем, как Шолохов колет дрова. Только мой мужчина не сексуальное напряжение снимает. Хотя... Кто его знает. Может и его.
Все мышцы напряжены и натянуты. Играют под загорелой кожей. Большой, сильный и мокрый от пота. Зрелище не для слабонервных. Тут лужицей можно растечься.
Ррр... Так бы и растерзала, а потом съела. Кусочек за кусочком. А ещё лучше — зацеловала и любила.
Любила? Мама дорогая... Как же страшно себе в этом признаваться.
Надо перестать на него смотреть, иначе можно кончить только от одного созерцания. Но, блин, так сложно отвести глаза. Притягивает... Внутри возбуждение гуляет, как пузырьки в лава-лампе. Вверх... Вниз...
Сумасшедшая. Вмести с ним. Хотела избавиться навсегда, а в итоге втрескалась по самые помидоры. Или по что там у нас — женщин?
Краем глаза ловлю движение на соседской крыше. Юля сидит на лестнице и тоже смотрит на Шолохова.
Дрянь мелкая! Полезешь на мою территорию — глазёнки тебе выколю. Этот парень только МОЙ и ничей больше.
Вот опять. Мой...
А чей ещё? Он мне столько нервов помотал, что должен до конца жизни это отрабатывать. Любить...
— Кваску? — подаёт мне стакан Зоя Тихоновна, присаживается на скамейку рядом и ставит запотевший графин возле себя.
— Спасибо!
Вкусный. Резкий. Холодный.
— Любуешься?
Киваю.
— Правильно. Есть на что. Красавец стал. А в детстве заморыш был. Худой да длинный. Когда родители в спорт отдали, стал мясом обрастать. В последний раз, когда дед ещё живой был, приехал таким красавчиком, что по нему тут все девчонки кипятком писались. Да и не только девчонки... Взрослые бабы тоже заглядывались.
— Сколько ему было?
— Пятнадцать или шестнадцать. Ходил слушок, что было у него что-то с одной нашей молоденькой учительницей.
Чего? — смотрю на неё во все глаза.
— Слухи это... Не видел никто... — поднимается и сбегает в дом.
Так ты, гад, с малых лет промышляешь?!
Беру графин со стаканом и подхожу к Шолохову. Наливаю квас. Пьёт.
— Оказывается, я в твоей жизни не первая учительница. Ты ещё в пятнадцать лет здесь уже соблазнял одну.
Поперхивается.
— Ну, тётя Зоя! — злится, отдышавшись. — Не было у нас с ней ничего.
— Ври больше, — хмурюсь, заглядывая в его блядские глаза.