За закрытыми ставнями
Шрифт:
В канун сочельника вызвали меня ехать на вскрытие тела повесившейся женщины, в село Измайловское. Уж больно не хотелось ехать, но следователь, вот такой же молодой и скорый, как Николай Николаевич, тормошит и уговаривает, лучше–де сегодня, чем в самый праздник. Да и ей не висеть же неделю посреди комнаты. Словом, собрались, едем и, по молодости, подсмеиваемся над покойницей: выбрала–де время повеситься.
— Нехорошее время выбрала, барин, — обернулся ко мне возница. — Старики говорят, кто в канун сочельника с собой покончит, — ходить по земле будет и беспременно придется ему осиновый
— Вот тебе матушка Русь темная, имей тут с ними дело, — сказал следователь.
— Знамо, темная и есть, что и говорить, а только так старики сказывают, да и упокойница, прости ее Господи, чудной человек была.
— Чем же чудной? — встрепенулся следователь.
— А кто ее знает. Все задумывалась. Побежит бывало на пруд, обхватит рукой иву, склонится над водой и гля- дить, и глядит… и кто ее поймет, что она там видит. А тут еще муженек крутенек да скор на расправу. Не охотой, бают, она за него шла, — жених там у нее остался. Она за сорок слишком верстов брадена, из бедного, слышь, дома. Ну, а он богатей, — сами увидите. Дом большой, железом крытый, при доме бакалея, ну и скотом приторговывает.
— Что же, они между собой, значит, не дружно жили?
— А кто их там ведает, мы этим не займались. Но–но, пе- гаш, вывози, — дом близко. Но, родимый, — остатняя горочка. Вон уж и колокольня видна, — явно уклонился от дальнейшего разговора крестьянин.
Заехали мы на постоялый, разобрались, урядника да понятых прихватили, — идем.
Дом и правда очень большой. Крылечко с улицы, сбоку лавка, окна и ставни с резьбой. Видно, что богатей живет.
На крыльцо выбежал хозяин в пиджаке, — по жилету толстейшая цепь распущена, рубашка с откладным воротником ярким галсгуком повязана, на ногах сапоги хорошие, — совсем деревенский франт. Но только у франта этого глаза все по сторонам бегают. Не люблю я, признаться, таких глаз.
— Где труп? — отрывисто спросил следователь.
— А вот сюда-с извольте пожаловать, в боковушечку, там, значит, и караульщики при ней. Там-с горе мое, — всхлипнул хозяин.
При нашем входе вскочили два мужика. Комната довольно длинная, разделенная от соседней перегородкой, не доходящей до потолка и законченной вверху решеткой. И вот на этой–то решетке висит труп.
— Когда заметили, почему снять не пытались? — спросил следователь.
— Заметила, значит, стряпуха, когда печи в комнатах пришла затапливать. На крик ее я и проснулся. Прибежал, схватился за нее, а она, голубушка, уж окоченевши вся. Я народ взбулгачил, — видим, давно покончилась. Ну, без начальства снимать и не осмелились.
Подошли мы к трупу. Ноги на четверть до земли не хватают, — шага на два от нее табурет на полу валяется. Смотрю я на нее и думаю, как это она при прыжке странно петлю затянула. Вот тоже, — на сантиметрик, — как Николай Николаевич шутить изволит. На мой взгляд узелок–то и неправилен. Подумал, но молчу. Молод был, неопытен. Где тут на сантиметрах обвинение строить. Произвел вскрытие. Смерть от удушения петлей. Начался опрос. Муж пла- чет–разливается. Вчера, видите ли, бычков на продажу гонял, примерз, уморился и заснул как убитый. Ничего не слыхал.
— А ничего за ней не заметили,
— Нет, — быть ничего. Понурая только была, так мы к
ее чудачествам привычны.
— А в чем же чудачества эти проявлялись?
— Задумается бывало, затоскует без причины, а то на поле убежит, на пруд, а летним временем и в лес.
— А для тоски разве причины не было?
— Кто ж ее знает. С детства, говорят, испорчена была. Мы этого не знали, — она дальняя. За красоту взяли… А уж любил я ее, баловал, наряжал как куклу. Все соседи видели.
Сняли допрос с соседей. Сама удавилась, да и только.
Тут местный батюшка подошел, позвал к себе, залу отвел, напоил, накормил. На ночь велел камин затопить, — видит, прозябли мы очень.
Подсели мы к камину; ветер воет — пурга поднялась страшная. Я об деле заговорил, — обсуждаем. Где тут правду узнаешь? Мужик, видать, кулак — в руках всю округу держит. Даже сам батюшка, говоря о нем, все бородку гладит, похваливает, а в то же время как будто глаза отводит. Встал, попрощался.
Мы сидим, говорим. Вспомнили нашего кучера. «Вот бы, — говорю, — слова его сбылись, да покойница сама явилась бы свидетельницей».
Только я это сказал, и — точно холодом нас обдало. Оглянулись, — не дверь ли открылась, — и вдруг в пяти шагах от нас, всю освещенную каминным огнем, ясно, как вас теперь, увидели мы покойницу. Стоит… На шее веревка, а в протянутой руке — письмо.
Может, и одной минуты видение не длилось, а вот и сейчас ее перед глазами вижу — так ясно запечатлелся ее образ.
Что с нами было, много ли времени прошло — не помню. Следователь, как сумасшедший, вскочил, к батюшке бросился, торопит: «Скорей, позвать урядника, старосту, да за мужем покойницы послать!» А сам не в себе по комнате бегает.
Я дрова, как сейчас, подкидываю… Ввели мужа. Следователь как накинется на него:
— Почему письмо скрыл? Для чего лжешь? Смотри, себе хуже сделаешь.
Побелел мужик, затрясся весь да бух ему в ноги.
— Моя вина, барин! Звал жену от меня убежать жених ее первый. Света я не взвидел, к тому ж еще и выпивши был. Как домой приехал, как спать лег — не помню. А бес в уши шепчет: «Убей — смотри, уйдет, осрамит». Вскочил я, метнулся в боковушку, петлю закинул и ее поволок. «Ступай, — говорю, — лучше к дьяволу, чем к полюбовнику». Она сначала шла, ничего — слова не промолвила, ну, а как петлю стал накладывать, затрепыхалась вся, вырываться начала. Я ее к переборке прижал, потянул да и попридержал; потом отскочил, а она, бедняжка, ногами подергала и затихла…
— Так вот, господа, как правда нечаянно и негаданно вылезла. Поэтому узел не на боку и не сзади получился, что он ее, прижатую к стене, тянул. На сантиметрик петля и съехала.
Замолчал доктор, и тихо так стало — только ветер свистит и завывает…
— Ива, слышишь, как Боря дико кричит?!..
Все невольно вскочили.
В раздвинутой портьере, ярко освещенная пламенем камина, стояла мертвенно–бледная, в траурных одеждах Надежда Михайловна.
Глава 11
По грибы