За зашторенными окнами
Шрифт:
А потом случился тот страшный инсульт. Он никогда и ни на что не жаловался, работал на износ. Без праздников, без отпусков. Не мог не быть врачом. Лечить – это было главным. Как художник не может не писать свои картины, так хирург не может не оперировать. И, как и у художника, у него должна быть Муза. Музой он выбрал Катю. Она не высказывала претензий, она всегда была рядом, она восхищалась им и не задавала вопросов. А может, и до нее у него кто-нибудь был? Может быть, она не первая вот такая Муза в жизни Дим Димыча? Может, у всех врачей так?
Геморрагический инсульт затрагивает
Вера Павловна болезнь мужа переносила стойко. Домой уходила только переодеться и принять душ, всегда была рядом, не плакала, пыталась помочь, чем только могла.
Дим Димыча не стало за три недели. Все произошло очень быстро, и Катя осталась в вакууме. Она не понимала, что делать, как жить. Ей казалось, что по-новому придется учиться ходить. Отрезвляла, как всегда, мама.
– Ты думаешь, он тебя замечал? Кем ты для него была?
– Мама, перестань, и так тошно.
– А должно быть не тошно! Почувствуй наконец: теперь ты можешь начать жить полноценно. Влюбиться в какого-нибудь мальчика.
– Мама, в какого мальчика? Все мальчики мне уже в сыновья годятся.
– Катя, я образно. Конечно, не в мальчика, в мужчину.
Ясное дело, мама хотела как лучше. Они с отцом очень переживали из-за этого тихого романа. Катя была их единственной дочерью, и они с ужасом наблюдали за происходящим. Понимали, лезть бесполезно, что-нибудь говорить – тоже. Что есть, то есть. Это Катин выбор, это ее жизнь.
Смерть Дим Димыча родители восприняли как избавление, чем на какое-то время даже оттолкнули дочь от себя. И в самый сложный момент своей жизни Катерина осталась совсем одна. Помогала только работа. Она вставала за операционный стол теперь уже одна, без своего учителя, и тут же обо всем забывала. Перед ней было операционное поле и человеческая жизнь. И какое-то время после операции она чувствовала себя счастливой. Она сделала все, что могла.
Она сумела помочь, как когда-то он, – не глядя, кто перед ней, наркоманка или светская львица. Больному отдаем себя всего, до конца.
8
Операция прошла без каких-либо неожиданностей. Катерина шла к ординаторской и улыбалась сама себе. Какие красивые костюмы на сестрах! Раньше они носили застиранные балахоны непонятного размера. А врачи оперировали и вообще в ночных рубашках!
Катя никогда не забудет свою недолгую работу в 29-м московском роддоме. Оперировали с Татьяной, опытным, с двадцатилетним стажем, врачом-гинекологом. Татьяна – высокая, дородная, с широкой улыбкой и полными руками – вызывала у женщин
Каждый день роды. Да по несколько в день.
– Ну, давай, родная, давай, хорошая! Знаю, что больно. Потерпи.
И никогда не могла Катя назвать эту работу рутиной. Она рожала с каждой женщиной.
– Тань, неужели и ты так же? За столько-то лет?
– И я так же! – весело отзывалась коллега. – К такому не привыкнешь.
Случай был сложный. У женщины открылось кровотечение прямо на улице, сама позвонила в «Скорую». Ребенок сильно недоношенный. Начали вызывать роды, сама родить не могла. Приняли решение делать кесарево сечение.
Измученную женщину привезли в операционную. Кесарево почему еще требует особой концентрации – длительный наркоз губительно действует на ребенка. Поэтому в наркоз вводим в самый последний момент, а все приготовления, которые только можно, делаем на бодрствующей пациентке. И вот Катя с Татьяной стоят собранные, сосредоточенные: нужно спасти ребенка. И вдруг обессиленная, заплаканная женщина начинает дико хохотать.
– Ты чего? – Доктора озабоченно склонились над женщиной.
– Вы в зеркало-то смотрелись? – выдавливает роженица.
Катя с Татьяной смотрят друг на друга. Действительно, зрелище не для слабонервных. Широкие ночнушки в сиреневый цветочек. У Татьяны – всем напоказ толстые коленки, а на Кате – с огромным вырезом, из которого того и гляди вывалится грудь. На головах туго повязанные, по самые брови, веселых расцветочек косынки. И впрямь цирк!
– Ладно, не гогочи! Зато стерильно. Никакой инфекции в твое чадо не занесем. И все, ничего не бойся. Сейчас тебя всю разрисуем. Катя, давай. Голова – рисуй! Сердце! Нам ребенка живого достать нужно.
– А я? У меня дома еще один! Ему тоже мама нужна!
– Будет ему мама, не боись! Наркоз!
Та операция закончилась хорошо. Родился маленький, но хороший мальчик, с крепкими косточками.
– Просыпайся, просыпайся, Ленусь! Сына родила! Здорового! Давай, давай, приходи в себя. Здоровый мальчик у тебя! Ну, чего ты? Ну, не реви! Чего теперь-то нашим ночнушкам не смеешься? Все хорошо у тебя. И мама есть, и сына два. Дома-то тоже мальчик?
Татьяна приводила в чувство женщину, Катя устало стояла рядом. Никогда эта Лена не узнает, как тяжело достался им этот мальчик. Уже неважно. Каждый раз комок подкатывал к горлу при виде этих женских слез.
– Давай, Лена, давай. Скажи нам что-нибудь. Мальчик у тебя. Живой. Как назовешь-то?
– Спасибо, – еле слышно проговорила женщина.
– Вот и молодец. – Татьяна грубовато похлопала Лену по руке. – Вот и ладно.
Но про зеркало Катя запомнила. И больше старалась не пугать своим видом ни больных, ни ассистентов. И даже ночнушки выбирала, во всяком случае, по размеру.
Сейчас половина костюмов вообще шьется на заказ. Цвета самые разнообразные: и коралловые, и фисташковые. Катерина по старинке предпочитала для кабинета белый цвет. А в операционной теперь и вообще все одноразовое. После операции сразу идет в отходы. Причем все хирургическое – в отдельный пакет зеленого цвета. И никакой инфекции!