За завесой 800-летней тайны (Уроки перепрочтения древнерусской литературы)
Шрифт:
2. "О, кто ты, темное виденье?.."
(Сравнительный анализ некоторых образов "Слова о полку Игореве"
и поэмы Николая Клюева "Каин".)
Явив себя в 1792 году в составе Спасо-Ярославского "Хронографа", хрестоматийно известное всем ныне "Слово о полку Игореве" принесло с собой в русскую литературу не только пафос высочайшего патриотического звучания, но ещё и, скажем так, "код судьбы" для самой этой литературы на многие из её дальнейших лет. Вот и извлеченная из архивных папок КГБ поэма Николая Клюева "Каин" ("Наш современник", 1993, № 1) иллюстрирует своей историей не что иное как верность всё той же 800-летней схеме, по которой произведениям русской литературы суждено приходить
К сожалению, не миновала подобных испытаний на своем пути к ценителям русского поэтического слова и эта поэма, почти шесть десятилетий протомившаяся в душной папке "Дела № 3444". Наверное, в силу этого "б и о г р а ф и ч е с к о г о" сходства "Каина" со "Словом о полку" кажется естественным и прослеживаемое между ним и этим памятником древнерусской литературы сходство о б р а з н о е. Так, даже при самом поверхностном прочтении клюевской поэмы, нельзя не обратить внимание на целый ряд художественных образов и словесных конструкций, имеющих свои узнаваемые параллели в тексте "Слова". Собственно, уже и само начало поэмы Клюева восходит к тому характерному для древнерусской литературы приему, который мы видим и в зачине одного из начальных фрагментов поэмы о князе Игоре:
...То было въ ты рати и въ ты плъкы,
а сицей рати не слышано!..
Практически с тех же самых слов начинает изложение своего "Каина" и Николай Клюев:
То было в числах октября
В завечеревший понедельник,
Когда, как тартара насельник,
Боролась с тучами заря...
Здесь же, как видим, в двух последних строчках этого четверостишия присутствует и своеобразная перекличка с нависающим над "Словом о полку Игореве" солнечным затмением, символизирующим собой вечную борьбу сил тьмы и света (или по Клюеву - туч и зари). Чуть позже мы ещё возвратимся к этой световой символике, а пока что перечислим хотя бы бегло те образные параллели со "Словом", что видны в поэме Клюева буквально невооруженным глазом. В первую очередь здесь следует упомянуть ту россыпь отдельных слов и выражений, которые словно бы "заскочили" в клюевского "Каина" из лексикона автора поэмы ХII века. Это - "вежи", "яруги", "тростию", "полон", "аксамитный", "Буй-Тур", "закличет сокола - Стрибога", "шейная гривна" и другие. Ну а кроме того, это те конкретные фрагменты поэмы про Каина, которые имеют свое соответствие в образной системе поэмы о князе Игоре. Так, на мой взгляд, просто невозможно пройти мимо такой откровенно прослушивающейся переклички, какая обнаруживает себя между строками Клюева "Не снится пир в родимой стороне, / По ней ли грусть з в е н и т во мне?" и известным восклицанием автора "Слова": "Что ми шумить, что ми з в е н и т ь - далече рано предъ зорями?.."
Определенное образное сходство имеют и следующие фрагменты двух поэм:
Надо...
Работать в мировом масштабе,
Забыв о суздальской бабе
В аксамитном сарафане, монистах!..
("Каин")
И:
...Кая раны дорога, братие,
забыв чти и живота,
и своя милая хоти, красная Глебовны
свычая и обычая!..
(То есть: "...Замечает ли раны, братья, тот, кто ради воинского дела забыл и честь, и богатство, и ...> своей милой, желанной прекрасной жены Глебовны привычки и обычаи?..")
("Слово о полку Игореве", обращение
к Всеволоду Юрьевичу С у з д а л ь с к о м у)
Одна и та же образная "матрица" просматривается также и в том эпизоде сна Святослава, где ему подносят "синее вино, съ трудомъ смешено" и в строчках поэмы Клюева "И женщине принес я кубок / С гадюкою на самом дне". Причем строка, которая завершает это четверостишие, несет в себе "эхо" ещё и самого вещего сна Святослава, насыщенного,
Автор "Слова":
А Святъславъ мутенъ сонъ виде въ Киеве на горахъ...
Клюев:
И женщине принес я кубок ...>
Луну в зрачках и жуть во сне!
К этому же, испытанному в "Слове" приему сна прибегает Клюев и в эпизоде, начинающем собой главу третью.
Мне снилося: заброшен я
В чумазый гиблый городишко,
Где кособокие домишки
Гноились, сплетни затая...
И снова, как видим, параллель: образ "кособоких домишек" перекликается с привидившимся Святославу в его сне "златоверхим теремом", в котором "уже дьскы безъ кнеса" - то есть тоже готовом скособочиться, а то и рухнуть.
Или же возьмем введенный в финальную часть "Каина" рассказ Клюева о друге его детских лет, в котором
...Чуялся павлиний гарус,
Подснежный ландышевый сон.
Любил он даль, стрельчатый парус,
Морей нездешних Робинзон...
Финал этого рассказа звучит трагически: юный "Робинзон" погибает, и, судя по окружающим этот эпизод "морским" образам, погибает именно в в о д е, то есть, попросту говоря, - т о н е т.
Вот как звучит это место у Клюева:
...Напрасно звал на поединок
Я волны и медуз на дне.
Под серый камень лег барвинок
Грустить о чайках и весне,
И с той поры, испив у трупа
Морской зеленой глубины,
Я полюбил холмов уступы
С ущербным оловом луны!..
Близкий к этому мотив возникает и в предшествующей финалу части "Слова о полку Игореве", в том небольшом эпизоде, где упоминается о гибели "уноши князя Ростиславля", которого во время переправы через речку Стугну разлившаяся весенняя в о д а "затвори д н е при темне березе". При этом оба эти эпизода оказываются схожими не только по характеру запечатленной в них смерти да по юному возрасту утонувших в них персонажей, но и по своему месту и характеру появления в поэмах. И в "Слове", и в "Каине" эти эпизоды произошли задолго до тех основных событий, что легли в сюжеты обеих поэм, и носят характеры ярко выраженных личностных ретроспекций. И это не просто память о произошедших утратах: это - боль из-за того, что утонувшие не смогут приобщиться той радости, о которой говорят, завершая свои произведения, оба автора.
Что же это за радость, которую не суждено узнать так рано погибшим юношам?
Для понимания этого, нам необходимо возвратиться к началу нашего разговора и ещё раз посмотреть на ту символику, которая выражена в образах солнечного затмения (у автора "Слова о полку") и борющейся с тучами зари (у Клюева).
По сути дела, обе поэмы начинаются практически с одного и того же явления, а именно - с обнаружения исчезновения с в е т а и встречи с т ь м о й. Это происходит в завязке сюжета "Слова о полку Игореве":
Тогда Игорь възре на светлое солнце
и виде отъ него т ь м о ю
вся своя воя прикрыты...
Фактически это самое же мы видим и в первых строках поэмы о Каине:
...И мыши грызли половицы,
Гнилушки гроба вурдалак,
Свечой неодолимый м р а к
Казался крыльями орлицы...
Самое любопытное при этом - то, что воцарение тьмы в обоих случаях сопровождается появлением таких персонажей, которые, будучи на первый взгляд абсолютно несопоставимыми друг с другом, вызывают тем не менее у авторов обеих поэм одинаково ярко выраженное чувство н е п р и я з н и. Речь в данном случае идет, во-первых, о таком всемирно известном персонаже "Слова" как вещий Боян, от которого, несмотря на всю поэтичность его образа, автор старается с первых же строк откреститься, заявляя, что ему "не лепо... начяти старыми словесы" творить песнь об Игоре, и что "начати же ся тъй песни... н е п о з а м ы ш л е н и ю Б о я н ю", а, во-вторых, о таком, как сам главный герой клюевской поэмы - Каин, появление которого сопровождается исполненным самого настоящего у ж а с а возгласом: