За землю Русскую
Шрифт:
Голубоглазый заговорил снова, Спиридонович молча смотрел на него. Молодец поманил кого-то из своих. К ним приблизился босой, с заросшим бородою лицом ватажник. Рваное рубище еле прикрывало тощее тело.
В заскорузлых, жестких от мозолей руках он держал сухой заостренный кол. Ватажник посмотрел на Спиридоновича и молвил по-русски:
— По одёже и обличью сужу — ты, молодец, Новгородской земли житель?
Услыхав русскую речь, Спиридонович готов был обнять незнакомого, но вовремя спохватился: поймут ли его радость ватажники?
— Правду молвил, житель. Новгородец я. А кто вы? Почто грозите мне?
— Зачем
— Не своею охотой. Шли мы на ладьях из города Висби, а утром нынешним буря разметала ладьи. Где мы, какая и чья эта земля?
Ватажник передал на чужом языке то, что услышал от Спиридоновича. Голубоглазый молодец выслушал, подошел ближе.
— Это мастер Кууск, наш староста, — сказал ватажник, показывая на голубоглазого. — Он говорит, что мы рады видеть у себя, на Сареме-острове, гостя новгородского. Ливонские лыцари хитростями и насилием захватили нашу землю, а нас, свободных эстов, обратили в холопов. Не стало у нас сил терпеть тяготы холопства, мы взяли оружие, окружили лыцарские замки: или разрушим их, или погибнем. От русичей мы не знали зла. Мастер Кууск и народ наш просят тебя, гость, и товарищей твоих побыть на острове. Мы бедны, много бед приняли от лыцарей люди наши, но для друзей у нас найдется кров.
— Передай, житель, мою благодарность предводителю вашему и народу на Сареме, — сказал Спиридонович. — Не найдется ли на вашем острове искусного мастера, который осмотрел бы нашу ладью и исправил то, что повреждено морем?
— Где ладья и твои товарищи, гость?
— Внизу. Укрылись на тихой воде. Оттуда я поднялся сюда…
Гулом одобрения и сочувствия встретили эсты слова Спиридоновича. Окружив его, жали ему руки. Кууск велел передать Спиридоновичу, что у них есть мастера, которые осмотрят и исправят ладью.
Ни в Новгороде, ни в Висби Василий Спиридонович не слыхал о восстании эстов на Сареме против ливонских рыцарей. Между тем восстание началось весной, под Юрьев день. Эсты изгнали рыцарей с северной половины острова и с восточного берега; епископ Генрих бежал в Ригу. Лишь на юге острова прочно держался замок командора Эрнста фон Эльтона. Эсты оказались бессильными перед каменными стенами замка. То, что из беседы с мастером Кууском и жителями узнал Спиридонович о борьбе их с Орденом, и удивило и обрадовало новгородца.
— Знаем мы повадки лыцарей, но с вашим оружием, — показав на заостренные колья в руках окруживших его эстов, Спиридонович горько усмехнулся, — устоять ли противу мечей и копий?
— Правду сказал ты, гость, и не легко правду слышать, — ответил Спиридоновичу мастер Кууск. — Мало у нас оружия, неумелы мы в битвах. Не хитростями — кровью своей добываем свободу. И помощи нам нет. Если ты, как друг, пришел к нам — рады мы послушать твои советы.
Спиридонович проснулся и услыхал: кто-то зовет его по имени. Хотел открыть глаза, но веки были так тяжелы, что недостало силы разомкнуть их. Смутно, впросонье, припоминалась буря на море, скала, на которую волна бросила ладью, встреча с эстами… А после? Спиридонович оказался в курной избе. Ясно представил он гладкий земляной пол, очаг и глиняный горшок у огня. Промелькнуло в памяти лицо молодой женщины, крутящееся колесо прялки и зыбка около. Старик с гордым и суровым лицом. Были еще люди, они шумно приветствовали гостя. Спиридонович не успел понять, когда
— Проснись, Василий Спиридонович! Не ждал, не гадал, что встретимся.
Голос знакомый. Спиридонович открыл глаза. Изба та же, какая помнилась ему. Серый тусклый свет струится в узкую, затянутую сухим бычьим пузырем оконницу. Рядом… Афанасий Ивкович.
— Крепок был сон у тебя, Спиридонович, — говорит Ивкович. — Жаль было тревожить, да не утерпел.
— Ты… Афанасий?!
— Я. Все, кто со мной были, здравы. Пришли мы в здешний погост, а навстречу, глядим, Ромаш… От него о тебе узнали. Война, слышь, на островке-то. Не пора ли ладьи нам в море спускать?
— Ивашко с тобой? — будто не разобрав тревоги, прозвучавшей в голосе Афанасия Ивковича, спросил Спиридонович.
— Здесь он; на улице, с жителями. Есть тут один среди эстов, который русскую речь понимает. Родом он, сказывает, с Ладоги. Пристал как-то к Сареме-острову, обжился тут и не вернулся домой. Баба тутошняя у него, чада народились… Григорьем, сказал, его зовут.
На улице Спиридонович встретил Ивашку и не узнал молодца. За всю путину, как отвалили от Новгорода, Ивашко держался так, словно ничто не радовало его на море; тихий был, задумчивый. Не весел ходил он и в Висби, сторонился людей. Как-то спросил его Спиридонович: о чем у молодца грусть-тоска? Ивашко не открыл душу побратиму, сказал обиняком: не мне, мол, Василий Спиридонович, жить в чужой стороне, то ли дело на Новгороде. «Закончим торг, к половине лета будем дома», — утешил его Спиридонович, но Ивашко не повеселел.
Сегодня он иной. Казалось, не знал он моря, не ходил на ладьях в Висби, не видел бури морской, не знал и страха перед нею. Глаза у Ивашки блестят, резкие морщинки, бороздившие лоб, разгладились, на губах улыбка, во взгляде, в каждом движении его — удаль и лихость молодецкая. Позови его сейчас Спиридонович на поединок полюбовный — не отступит. Не поразился Ивашко и тому, что увидел Спиридоновича, словно заранее знал, что рассерженное море не причинит зла гостю.
— Ивашко! — позвал Спиридонович.
— Спиридонович! Ой, да рад ли ты, что пристали мы к берегу?
— Не знаю, чему радоваться? — усмехнулся Спиридонович.
— Счастливо пристали… Видел людей здешних?
— Видел.
— Худо живут, а люди смелые, добрую кашу заварили лыцарям.
— Какую кашу?
— Богатыри люди, — Ивашко еще раз похвалил восхитивших его эстов. — Ни жительства своего, ни жизни — ничего не жалеют в борьбе; всего дороже им их остров и воля. Но трудно им, — при этих словах лицо Ивашки потемнело. — У лыцарей мечи острые, копья и топоры боевые; сами в броне, а эсты бьются кольями вместо копий. Побьют их лыцари.
— И я о том думаю, Ивашко. Не многолюдством — хитростью и оружием выиграют лыцари битву.
— Что делать, Спиридонович?
— Пришлые мы люди, Ивашко. Что пользы эстам в похвале нашей.
— По-иному бы помочь.
— Как? Мы не в Новгороде Великом, сами в беде.
— То и добро, что не в Новгороде, Василий Спиридонович, — сказал Ивашко, и глаза его вновь заблестели. — Из Новгорода не достать Сарему, издалека жалели бы, а мы здесь. Слава бурному морю Варяжскому за то, что бросило оно к острову наши ладьи! Дозволь, Василий Спиридонович, тем, кто охочь из наших, удаль оказать, помериться силой с лыцарями!