За землю Русскую
Шрифт:
Слышит Ивашко — спрашивает Олексич:
— Чьей волей брал княжую вотчину?
— Вотчинка болярина Нигоцевича была за Новгородом, а взять ее за святую Софию указал владычный ключарь. Мог ли я ослушаться повеления?
— Вотчины перевета Нигоцевича отписаны на князя, — сказал Олексич. — Кто нарушил волю князя и Великого Новгорода — молвишь о том на суде княжем. Еще знать надобно: чьею волей позорил ты, отче, домников на Мшаге?
— Божьей волей, болярин. За непокорство их. Указом владыки отписан погост во владычную вотчину…
— Божьей волей сжег ты и займище на поляне? —
— Не Данилкино ли? Не о нем ли речь? — поп презрительно скривил губы.
— Да. Где нынче Данила?
— Беглый холоп он вотчинный, болярин.
— Ложь! — не стерпел Ивашко и, выступив вперед, показал на вотчинного правителя. — Знаю его, Олексич… Семенко Глина, перевет и пособник Нигоцевичев.
— Бог с тобой, отрок! — отшатнулся Глина.
При взгляде на Ивашку розовое лицо его побагровело. Словно на злого духа, внезапно явившегося перед ним, смотрел поп на витязя. Всего мог ожидать он, но чтобы явился перед ним тот, кого считал давно погибшим, — это и изумило Глину и наполнило его ужасом. В вотчинных делах Семен не видел большой вины; все, что делал он, делал к прославлению вотчины по указу владычного ключаря. Только правителя вотчинного видит в нем и княжий воевода, но Ивашко…
— Тот, что был на Пскове, о котором спрашивал ты? — Олексич взглянул на Ивашку.
— Он. След от его кончара ношу.
— Не обознался?
— Нет. Он, Семенко Глина, ворог и перевет, который ходил из Риги в Новгород с вестями от Нигоцевича, — повторил Ивашко обвинение. — Ушел от казни, пролез в щель и закопался. Не чаял я, что встречу его в вотчинном городке. Где Данила? — гневно и требовательно произнес Ивашко, подступая к Глине. — Вели, Олексич, открыть порубы!
Из сырой, с гнилыми осклизлыми стенами, лишенной света ямы вотчинные холопы извлекли Данилу. Он исхудал до того, что стал не похож на самого себя. Правое ухо обрезано, и на месте его гноится рана. Узнав Ивашку; бортник скорбно усмехнулся.
— Ивашко! — промолвил он еле слышно. — Ты… Не ждал, ох не ждал я, что белый свет увижу. Не сказать, сколько мучений принял… Проездом-то не видел займища?
— Видел… А ты… Молви всю правду: где Олёнушка?
Данила закрыл глаза и некоторое время лежал так.
Глубокая боль отразилась на его исхудавшем лице. Ивашко молча, со все возраставшей тревогой смотрел на бортника.
— Сказал бы, да сам не ведаю, — наконец прошептал Данила еле слышно. — У тебя хотел спросить. Семеновы стражи схватили меня в поле…
— С тобой не было Олёнушки?
— Нет. На займище осталась.
— Искал я ее на поляне, звал, — Ивашко опустил голову, будто стыдясь перед Данилой того, что не может ничего сказать ему об Олёнушке. — И займища нет, — добавил он. — Спалили его.
— Ох! — простонал Данила. — Останусь ли я жить, Ивашко, видишь, как изукрашен? Из могилы достал ты меня, спасибо! Родным знал тебя раньше, сыном своим видел… Почто упустил я злодея, когда он в избе у меня хлеб-соль рушил! Вина моя в том… И перед тобою вина и перед Олёной. Найди ее, Ивашко, заступи!
Данила
— Люблю я, Данила, Олёнушку, люблю больше жизни! — признался Ивашко и не стыдился того, что сказал. — Не сердись на мою речь!
— Не сержусь, — просто вымолвил Данила. — Верю тебе, но не знаю, увижу ли вас вместе?..
— Будет так, — ответил Ивашко, успокаивая Данилу. В-эту минуту Ивашко верил в то, о чем говорил, и говорил искренне. — Ныне князь велел везти тебя в княжий городок на устье…
— Помнит он обо мне?
— Помнит. А злодея твоего будет судить за его вины.
И Семенка Глину спрашивал Ивашко о том, что сталось с Олёнушкой. Где она? С божбою отвечал поп:
— Не ведаю. Бог попустил… Пусто было займище.
В городке, когда вернулись из вотчины, Гаврила Олексич рассказал князю про вины вотчинного ключника.
— Бросить его в Шелонь! — прервал Александр рассказ Олексича. — Заслужил он казнь своими злодействами.
— В том, что слышал ты, княже, не все вины попа, — сказал Олексич. — Опознан в нем друг перевета Нигоцевича Семенко Глина. По прошлому лету был он из Риги на Новгороде с вестями и грамотами Нигоцевича. Те, кто знали Семенка, бывшего прежде попом в Нигоцевичевой вотчинке, кто принимали перевета и читали грамотки, — укрыли его, поставили правителем вотчины святой Софии в Зашелонье.
— Правду ты молвил? — спросил Александр.
— Истинную, княже. Перед свейским походом встретил Ивашко попа Семенка Глину на займище у бортника Данилы, схватил было злодея, но перевет обошел молодца, ранил его тяжко. Ивашко и опознал его нынче… И сам перевет признал вину.
— Займищанин… гостем принимал попа?
— Старая распря и вражда между ними, княже. Займищанин рассказал Ивашке правду о Семене. По тому сказу Ивашко искал попа на Новгороде и на Шелони. За старую распрю, за то, что Данила знал о нем подноготную, Семенко схватил его. Из темного поруба достали мы займищанина…
— Жив?
— Жив. Привезли в городок.
— А сказал перевет, кому носил на Новгород поклоны и грамоты Нигоцевича?
— Молчит, ни одного имени не открыл.
— Таится. — Александр помолчал. — Не станем, Олексич, мутить Шелонь. Собери попа и отправь в Новгород к болярину Федору, авось тароватее будет с Даниловичем. Завтра проведем день на ловищах, а ты навестишь домников в погосте на Мшаге. Послезавтра в Новгород. Весть оттуда добрая: избрал Новгород владыкой игумена Нифонта.
Глава 15
Боярин Стефан Твердиславич
Тяжко боярину! Встать бы ему сейчас, как прежде, побывать всюду в хоромах, окинуть все своим оком, пощупать добро, кое привезено из вотчин. Нет, крепко взяла хворь, не стрясешь. С горя не мил стал боярину и свет божий. Позвал он Окула, велел закрыть ставешки.
Ввечеру заходил Омоско-кровопуск, на воду шептал, в третьераз отворил дурную кровь.
— С легкой ли руки твоя ворожба, Омос? — сказал боярин кровопуску. — Пласточком лежу, не чую помощи.