За землю Русскую
Шрифт:
Дед Левоник размазал по лицу пот, поправил на голове сбившийся в сторону ремешок, придерживающий волосы; поманив Путка, шершавой, как терка, ладонью взъерошил ему вихры:
— Напугал тебя поп?
— Не боюсь я… — увертываясь от деда, затараторил Путко. — Поп спал, а ратник копье поднял и так, о землю…
Путко попытался изобразить, как стучал копьем ратник, но тут из погоста донесся набат. Кто-то спеша неистово грохал колотушкой в кленовое било.
— Вече звонят, — сказал Василько. — Не тому ли попу припала нужда?
— Попу ли, иному ли, а бьют в било изо всей мочушки, — усмехнулся Левоник. — Ты ступай, Василько, а я в кузне приберусь, после приду взглянуть.
…На полянке,
— Почто набат нынче? — спрашивают те, что замешкались и подходили позже. — Безо времени вече.
— Скажут небось.
— Не попа ли слушать?
— Может, и его. Послушать не грех. Скажет о страшном суде, обругает старых богов, а после… Может, церковь станут рубить в нашем погосте?..
— Поп этот, братцы, ключник из владычной вотчины с Шелони, — сказал только что подошедший кривоногий мужик в овчинном треухе. — Тамошние люди сказывали… Гнида, бают.
— Мы не вотчинные, своим уставом живем.
Глина не показывал виду, что понимает нетерпение жителей. Он наслаждался тем, что может, сколько вздумается ему, заставить их ждать его слова. Прищуренный зоркий взор его с нарочитым равнодушием скользил по лицам смердов. «Домники, — думал он. — Искусные хитрецы кричного ремесла, а молвлю слово — ниц падут передо мной. Волею владычной и накажу их и помилую». С той поры как стал он правителем владычной вотчины, во всем, что бы ни сделал он, — чего бы ни пожелал, Глина чувствовал полную свою безнаказанность. Его воле вручены судьбы холопов, половников и подлых смердов. «Велика сила указа владыки, — думал Глина. — Что велено владыкой, в том и князь не властен».
Насладившись созерцанием встревоженных его появлением жителей погоста, Глина поднялся с обрубка, на котором сидел; оглянув притихшую толпу, поманил ее ближе; потом медленно и степенно извлек из-за пазухи свиток, развернул его.
— Братие! — начал он так, словно готовился объявить жителям погоста великую радость. — По соизволению божьему, владыка архиепискуп Новгорода Великого и пятин новгородских указал сею грамотою, — Глина умолк и торжественно, как святыню, поднял развернутый свиток, чтобы все видели печать и пергамент. — Указал, — повторил он, — сказать смердам, жительствующим в погостах и на займищах между Мшагой-рекой и Верхней Шелонью, что земля и леса тутошние, и озера, и прочие иные угодья даны в вотчину святой Софии. О том указано в старых грамотах Новгорода Великого. Указал владыка исполнить старые грамоты. Со дня нынешнего велено вам давать дому святой Софии издольщину от трудов своих: половину всего добытого, выращенного и сделанного. Кои пахотцы — те дают издольщину хлебом, льном, медом и воском; кто ловок в ловищах звериных и рыбных — дают святой Софии дань рыбою, мехами куньими, лисьими, бобровыми, а по нужде — малую долю векшей чистой; домники и прочие хитрецы — крицами железными и своими изделиями ремесленными. Отныне, братие, благословение владыки, милость и благодать да пребудут с вами! И честь вам великая и радость; во спасение душ ваших с кротостью и смирением примите половничество дому святой Софии. Аминь.
Глина умолк. На лужайке у дуба наступила тишина; даже ветер, недавно еще шелестевший в листве, и тот затих. Торжествующий взгляд попа скользил по хмурым лицам смердов. Осмелится ли кто-нибудь из них молвить противное?
Молчание нарушил дед Левоник. Он снял и снова надел на волосы ремешок, ступил ближе к Глине.
— Сказан нам указ владычный, — промолвил он. — Послушать бы и указ Новгорода Великого, княжью грамоту на дань владычной вотчине…
— Не
— Мы несли дань Новгороду и князю, — невозмутимо, не моргнув глазом на угрозу попа, продолжал дед Левоник. — Не пала бы владычная дань купно с княжей?
— Нет нашей воли на владычный указ, — раздался из толпы голос Василька. — На вольной земле живем, вольным ремеслом промышляем. Деды наши не знали кабалы, почто нам брать половничество да холопство владычной вотчины?
— Зрю, боек ты, отроче, зело боек, — как бы в поощрение Васильку произнес поп. — Кто ты?
— Домник я и кричник, — выступил вперед Василько. — А искусен ли, пусть другие о том молвят.
— Греховное слово и язык непотребный навострил ты своей искусностью, но я не гневаюсь, — Глина пристально уставился на Василька, как бы любуясь им. — Ни хитрости твоей, ни искусства кричного я не порушу. Не противно святой Софии твое искусство. А за непокорное слово велю отрокам моим постегать тебя перед миром; и старца сего, — Глина показал на деда Левоника. — Бог простит мне, о славе его пекусь. Эй, отроки! — он поманил стражей. — Поучите говорунов!
…Солнце скатилось далеко за полдни, когда возок Глины запылил из погоста. Даже ворона не каркнула ему вслед, ничье лицо не проводило улыбкой. Наказание, принятое кричниками, всем завязало уста. Возок выкатился за околицу, когда в ветвях дуба показался Путко. «Гнида!»— крикнул он слово, оброненное кем-то, и сердито потряс кулачонком во след возку.
Слышал Семен Глина крик Путка или ветер не донес голос парнишки, но, оглянувшись, сказал ехавшим верхами позади ратникам:
— Будем у вора Данилки, не жалейте силушки, отроки! Хитер злодей.
Глава 10
Шелонский городок
Александр проснулся рано. Не надевая кафтана он подошел к оконнице и оттянул волок. Вдали, за бором, алела заря. Над рекой, тихим лоном которой любовался вчера Александр, висел туман. От обильной росы, выпавшей за ночь, казалось, что трава на лугу, за тыном городка, подернулась инеем. Со двора доносились голоса: ловчие и дружинники чистят коней, готовят ловецкую снасть.
Утренний холодок, врываясь в горницу, зазнобил тело. Напрягая мускулы, Александр вытянул руки и с силой взмахнул ими. От свежести ли раннего утра, оттого ли, что провел ночь в городке и что перед глазами расстилаются бескрайние дали шелонских лесов, — Александр почувствовал себя так, как будто век жил тут.
За окном становилось светлее. Яркое полыхание зари блекло и рассеивалось. Облака золотились. Туман, стлавшийся над рекой, лег ниже, плотнее; в холодной белизне его затрепетали чуть заметные розовые отблески, как бы возвещая собой о наступлении дня.
Горница, в которой спал Александр, не отапливалась. Гладко выструганные скоблями круглые бревна стен пахли смолой и сухим мхом, которым проконопачены пазы. На столе, в щипке подсвечника, торчала наполовину сгоревшая желтая восковая свеча; справа и слева — вдоль стен — видны похожие на широкие лавки тесовые полати с разостланными медвежьими шкурами. На них спали Александр и Олексич. Александр не слыхал, как поднялся Олексич; видимо, он затемно покинул горницу.
Со двора донесся топот копыт. Скрипнули подпятниками дубовые воротины в ограде. Кто-то выехал в поле. В оконницу видно дорогу к борам. Она тянется лугом, по берегу. Когда всадник показался на ней, Александр узнал Ивашку. Крупной рысью Ивашко пересек луг и скрылся за крайними деревьями бора.