Забайкальцы. Книга 2
Шрифт:
— Вот это по-нашенски.
— Ай да Савва Саввич!
— Молодец, станишник!
— Хорошего человека сразу видать!
А Савва Саввич уже разливал водку, не меряя, до краев наполнял каждому в его посуду, себе налил в серебряный с чернетью бокал и, подняв его, провозгласил:
— Выпьем, господа, за казачество наше храброе, за то, чтобы кончилась скорее заваруха эта анафемская, чтобы снова вознеслась наша матушка-Расея и чтобы казаки наши образумились и так же стояли за землю русскую да за веру православную, как и мы стояли за нее, бывало.
Все встали, чокнулись, хотя и без звону,
Рыжебородый дед, расплескивая из чашки водку, тянулся через стол к Савве Саввичу, хрипел:
— Савва Саввич, да я как тебя увидел, сразу подумал: вот это каза-ак! Компанейский человек, герой! Ты сотника Мунгалова знавал?
— Сав Саввич…
— За ваше здоровье!
— Станишники…
Медвежковатый батареец, упираясь обеими руками в стол, пытался запеть:
Антилеристом я ро-о-о-дился-а-а…Но продолжить мешал ему сидящий рядом дед, весь вечер донимавший батарейца рассказами о зяте:
— Ить я его как родного принял… говорю: Иван, ты мне, стало быть, заместо сына…
Батареец, не слушая деда, тянул:
В семье бригадной о-о-буча-а-лся, Огнем-ем-картечью крести-и-ился…А дед бубнил свое:
— Оделил его, с-сукиного сына, всем, на ноги поставил, а он, стервец, на меня же при всей сходке: ты, говорит, контра! Это каково же мне сносить? За все добро мое я же и контра!
Батареец согласно кивал головой:
— Правильно, сват, правильно, — и снова заводил:
Антилеристом я ро-о-о-дился-а-а…Слегка охмелевший Савва Саввич подсел к Уварову и, обнимая его за плечи, негромко, вполголоса говорил ему:
— Докуда же мы их терпеть-то будем, большевиков этих трижды клятых? Неужто нельзя сговориться всем миром, дружнее, да и жмякнуть чертей, чтобы и духом их поганым не воняло в области.
Уваров, улыбаясь и поглаживая бороду, качал головой отрицательно:
— Нельзя этого, Савва Саввич, никак нельзя.
— Иван Спиридонович, да вить от них одна вредность да смуты всякие. А много ли их, на полную бочку одна поганая капля.
— Согласен, Савва Саввич, вполне согласен. А вот попробуй-ка тронь их, и увидишь, что из этого получится: за них, мил человек, сейчас и рабочие и мужики, да что греха таить, и казаков наших немало переметнулось к большевикам. Так что с ними, брат, шутки плохи. Подождать надо, Савва Саввич, народ образумится, отшатнется от большевиков, вот тогда-то мы и произведем их в крещеную веру. А сейчас надо другое делать. В станицах надо порядки наводить. Укреплять власть-то нашу, а молодежь приструнивать покрепче, к дисциплине приучать, да чтобы стариков слушались. И за фронтовиками присматривать, чтоб не мутили народ, не сбивали с правильной пути.
— Эх, Иван Спиридонович, — тяжелехонько вздохнул Савва Саввич, — моя бы на то воля, я б энтих большаков тово… в бараний рог согнул!
На
Глава IV
На второй день после приезда делегата из Читы атаман собрал сходку, где Савва Саввич рассказал старикам о съезде, о восстановлении в области казачества.
Многим старикам сообщение Саввы Саввича пришлось по душе, но нашлись и такие, что не радовались этому, угрюмо молчали. Больше всех хмурился Филипп Рудаков, он не вытерпел-таки, спросил, тая в губах недобрую усмешку:
— Та-а-ак, значит, сызнова омундировку заводить заставят?
— Нет-нет! — поспешил успокоить его Савва Саввич. — Обмундирование теперь будет за счет казны. Даже за коня, ежели казак на своем поедет, заплатят.
Пока старики судили да рядили да расспрашивали Савву Саввича о том, чего там в Чите слыхать про войну да скоро ли выйдет замирение, писарь, горбатый Семен, уже настрочил приговор. Один из стариков, залюбовавшись, как бойко орудует Семен пером, одобрительно качал головой: эка, до чего насобачился писать-то!
— Как водой бредет, — поддакнул другой, — пишет-пишет, да еще и вильнет, то кверху, то книзу, будто ячмень молотит!
— Вот она, ученость-то!
А Семен и в самом деле за многие годы службы писарем наломал себе руку в этом деле. В приговоре, который он уже набросал, было складно написано о том, что антоновские «казаки и урядники» приветствуют решения областного съезда, что они по зову своих атаманов, в случае нужды, все как один грудью встанут на защиту от врагов родного края и казачества.
И когда атаман, поднявшись из-за стола, спросил: «Ну как, воспода обчественники, ладно будет эдак-то?» — со всех сторон послышалось:
— Вроде ладно!
— Чего же ишо надо!
— Лучше этого сроду не напишешь…
— Давайте подписываться, а то и так засиделись вон до какой поры.
— Кум Федор, расчеркнись там за меня.
Хорошо получилось у Семена на бумаге, но в жизни все оказалось далеко не так складно. Вот уже и осень подошла, а того порядка и мира, которого с нетерпением ждут в селах и станицах, все нет и нет. Войне, кажется, и конца не будет, идут оттуда лишь тревожные вести, а люди если и возвращаются оттуда, так только раненые да калеки. Вот и бывший работник Саввы Саввича Антон Сухарев заявился домой на деревяшке, заменившей ему левую ногу. Он-то и рассказал старикам Вершининым, что единственный сын их Артем погиб на глазах Антона, когда вместе шли они в штыковую атаку на окопы немецкой пехоты.
Помрачнел, сгорбился Филипп Рудаков, хотя и старался не выдавать своего горя, скрывал от жены полученное из станицы извещение, что средний сын его, казак 1-го Нерчинского полка, второй сотни, Павел Филиппович Рудаков «пал смертью храбрых на поле брани под городом Львовом».
В один год постарела, утратила былую красоту чернобровая, дебелая казачка Федосья Никитична. Пятерых сирот, из которых старшему пошел двенадцатый год, оставил ей муж Герасим Плотников, вахмистр пятой сотни 2-го Аргунского полка, убитый под городом Ваном.