Забайкальцы. Книга 2

Балябин Василий Иванович

Старший урядник Филатов».

Сразу с площади станичный атаман пригласил Семенова с его свитой, а также и стариков к себе, где для высокого гостя с раннего утра готовили праздничный стол.

Весело было в этот день в просторном, под железной крышей доме Тюменцева: много было съедено баранины, жареных поросят и гусей, много выпито самогонки и даже царской водки. А изрядно подвыпив, старики порадовали охмелевшего атамана еще и тем, что спели ему не одну казачью песню.

Весело было и на улицах села, где также много пьяных и то тут, то там слышатся песни, звуки гармошки и топот каблуков в разудалой пляске. Но можно было увидеть среди гуляющих и таких, что недовольно хмурились, темнели лицом, со злобой поглядывая на белогвардейских офицеров и на гулеванов

стариков. Но таких было мало в этой богатой, приверженной Семенову станице.

Гости от Тюменцева расходились поздним вечером. Три старика, в их числе и дед Югов, с трудом передвигая отяжелевшие ноги, медленно брели в обнимку.

— Уподобил господь… — дед Югов даже прослезился от умиления и, протирая глаза сухоньким кулачком, продолжал — Сам наказной атаман со мной поручкался, ты, говорит, дедушка, герой.

— Уж от этого большевикам спуску не будет, он им наведет решку, — восхищался атаманом второй дед, — по всему видать, наведет.

— Строгость первое дело, — бубнил третий, — без строгости никак нельзя…

А маленький дед твердил свое:

— Герой, говорит, мал ростом, да удал.

— Мне, бывалочка, и сам Мищенко, вот генерал был покойничек, царство ему небесное…

— У меня и в доме во всем строгость.

— Нет, ты скажи, сват, рази же не верно…

И долго еще в улице маячили деды и, не слушая друг друга, говорили и говорили каждый про свое.

Глава VI

Расчеты Семенова на скорое овладение Забайкальской магистралью, а затем и всей областью не оправдались, красногвардейские отряды Лазо, несмотря на свою малочисленность, отчаянно сопротивлялись, отступая, портили за собой железнодорожные пути и мосты. Дорого доставались Семенову завоеванные им станции, станицы и села. На подступах к станции Харанор красногвардейская застава из двенадцати человек в течение двух часов удерживала позиции, прикрывая отступление своего отряда. Несколько раз кидались в атаку на красных спешенные сотни белой конницы и с большими потерями отступали обратно. Отбивать эти атаки красногвардейцам помогало то, что командир их, рабочий Читы-первой Семен Мокрушин, мастерски владел пулеметом. Белые обошли красногвардейцев с тыла, отрезав им путь к отступлению. К этому времени у мокрушинцев кончились патроны, атаковавшую их конницу — баргутов — они приняли в штыки и все до одного погибли под шашками белогвардейцев. Мокрушин так и застыл, обеими руками держа винтовку. Рядом с ним, в луже крови, лежал восемнадцатилетний Майоров, разрубленной головой приткнувшись к горячему еще стволу пулемета.

Когда головная сотня семеновской конницы ворвалась в Харанор, около порубленных красногвардейцев осадил коня офицер, пожилой, чернобородый, в косматой папахе и с погонами войскового старшины.

— Двенадцать челове-ек! — удивленно протянул он и, обернувшись к подъехавшему сзади есаулу, показывая на убитых, повторил — Двенадцать человек! Вот как надо воевать.

— Да-а, — вздохнул есаул, — если так будет и дальше…

Не дослушав есаула, войсковой старшина стегнул коня нагайкой, с места поднял его в галоп.

После ожесточенного боя на станции Бырка красногвардейцы отступили, разобрав железнодорожный путь на протяжении двух верст и подорвав небольшой мост. Отойдя до станции Оловянная, они спешно окопались, приготовились к обороне.

Все эти дни погода стояла ясная, теплая. Опаленная весенними пожарами степь побурела и уже начала зеленеть. Склоны сопок голубели от массы цветущего ургуя, сладчайший аромат меда источали желтовато-белые барашки вербы, набрякшие вешним соком, потому-то целыми днями гудели над ними, трудились золотистые пчелы и пестрые дикие осы. Все оживало в природе, просыпалось от зимней спячки, радовалось благодатной весне. И только люди воевали, убивали один другого, на радость черному воронью да серым даурским орлам, что вдоволь попировали на местах недавних сражений и не одному молодцу, которого ждет не дождется домой молодая жена или красавица невеста, выклевали они ясные очи.

Вот уже и над вспухшим от

весеннего разлива Ононом, над окопами красногвардейцев, что полудужьем опоясали Оловянную, кружат пернатые хищники, чуя, что и здесь им будет богатая пожива.

Бой начался с самого утра. Первым, еще на рассвете, цокнулись с белыми красногвардейские разъезды, а к восходу солнца в бой вступили главные силы. И снова, как и на восемьдесят шестом разъезде, левый фланг красных атаковала семеновская конница.

В это время командующий фронтом Сергей Лазо находился на командном пункте, небольшой горке, недалеко от ононского моста. Высокого роста, в светло-серой офицерской шинели, Лазо, не отрываясь от бинокля, наблюдал за ходом боя. Из-под защитной фуражки лоб его наискось пересекала снежно-белая повязка (он был ранен осколком гранаты в бою под Быркой). Отсюда в бинокль Лазо хорошо было видно, как всадники в синих и пестрых халатах мчались на маленьких лошадках на окопы красногвардейцев. С диким воем и ревом размахивали они обнаженными клинками, как некогда свирепые орды Чингисхана. Но в окопах левого фланга залег первый отряд пехотинцев, почти сплошь состоящий из горняков Черновских копей, которым командовал Николай Зыков. Они так дружно ударили по врагу залпами из винтовок и так начали косить семеновских конников из пулеметов, что сразу охладили их пыл, заставили повернуть обратно.

Жуткую картину осветили первые лучи восходящего солнца: поле, откуда отступили семеновцы, было усеяно людскими и конскими трупами.

— Молодцы горняки! — все еще не отнимая от глаз бинокля, сказал Лазо стоявшему рядом с ним командиру второго отряда красной пехоты Недорезову.

— Молодцы, всыпали белякам перцу, — улыбаясь в черные усы, согласился Недорезов и тут же погасил улыбку, а в голосе его зазвучали тревожные нотки: — Сейчас они на нас, наверное, пехоту пустят.

— Несомненно, — подтвердил Лазо.

— Надо туда, к своему отряду, спешить. Можно?

— Да. — Лазо оторвался от бинокля, оглянулся на боевого командира. — Имей в виду, товарищ Недорезов, патронов у нас мало, снарядов еще меньше, береги их, бей только по видимой цели.

— Слушаюсь! А ну-ка там, коня мне, живо!

В ту же минуту верховой ординарец Недорезова рысью подвел его гнедого белоногого скакуна. Бывший слесарь ловко вскочил в седло и прямиком, не разбирая дороги, во весь опор помчался к окопам, где уже разгорался бой. Густые цепи японцев и белогвардейской пехоты двинулись на позиции красных. По всему фронту захлопали залпы, зарокотали пулеметы, прямой наводкой ударили по белякам красные артиллеристы. К одному из орудий, взамен убитого наводчика, встал сам командир батареи Лазарев. Красные били по семеновцам из их же гаубиц, отбитых лазаревцами в бою под Хадабулаком; теперь эти орудия пригодились, семеновцы, не выдержав их огня, отступили.

Четыре раза кидались семеновцы в атаку и всякий раз откатывались обратно, теряя на поле сражения убитых и раненых.

Бой длился весь день. Хотя белые, наступая по открытой местности, несли вчетверо большие потери, они давили своим превосходством в живой силе и боевой технике, а Лазо уже бросил в действие последний резерв: 1-й Революционный кавалерийский полк, состоящий из казаков Новотроицкой, Ундинской, Ильдиканской и Онон-Борзинской станиц. Полк этот, под командой бывшего прапорщика лейб-гвардии казачьего полка Иннокентия Раздобреева, всего лишь три дня тому назад прибыл в распоряжение Лазо.

Вызванный на командный пункт Раздобреев на вопрос Лазо: «Смогут ли казаки заменить собою пехоту?» — не задумываясь ответил:

— Смогут, товарищ командующий!

— Ну а если дело дойдет до рукопашной схватки, плохо будет вам без штыков?

— Ничуть, в шашки пойдем.

— Хорошо! — Лазо крепко пожал руку отважного командира. — Действуй, товарищ Раздобреев.

— Слушаюсь! — И не успел Лазо глазом моргнуть, а Раздобреев уже был в седле и словно растаял в облаке пыли, взбитой копытами коня. Не прошло и десяти минут, как до слуха Лазо донесло ветерком трубный сигнал, и вот уже спешенные казаки, сотня за сотней, скорым шагом двинулись на передовую линию.