Забайкальцы. Книга 2

Балябин Василий Иванович

После полудня положение у красных ухудшилось. Белые исправили железнодорожный путь и, хотя не восстановили еще взорванный мост, подвели к нему бронепоезд и с него открыли огонь из дальнобойных орудий, на который красным батарейцам нечем было отвечать.

Первый снаряд белых разорвался где-то далеко за Ононом, но, пристрелявшись, они накрыли цель, тяжелые снаряды их со зловещим воем и свистом обрушились на Оловянную. От тяжких взрывов содрогалась земля, а в окнах домов дребезжали стекла. Багрово-черные клубы огня и копоти вздымались и над окопами и в тылу их, в селе. Охваченные ужасом жители прятались в подпольях, в подвалах, бежали

из села в сопки, в лес, но смерть находила их всюду: на улицах, в огородах и в развалинах собственных жилищ, развороченных снарядами.

Около часа длилась канонада, но сломить сопротивление красногвардейцев не удалось семеновцам, и когда густые цепи их снова пошли в атаку на окопы красных, их встретили такими же дружными залпами, как и в начале сражения. На правом фланге казаки Раздобреева перешли в контратаку, приняли беляков в шашки.

Бой длился весь день, все атаки семеновцев были отбиты, но к вечеру стало ясно, что Оловянную не удержать, и Лазо приказал готовиться к отступлению. Эшелон с ранеными еще днем эвакуировали в тыл, следом за ним отправился и полевой госпиталь. Ординарца-казака, который прибыл от Лазо с распоряжением об эвакуации госпиталя, встретила, стоя на подножке вагона, молодая, но дородная, розовощекая женщина в солдатской гимнастерке и с наганом на боку.

— Мне начальника госпиталя, — обратился к ней казак, не сходя с лошади, — срочно!

— Я за него, начальник раненый лежит.

— Тогда комиссара мне, да шевелись живее, у меня аллюр три креста^[31].

— Я и есть комиссар госпиталя Куликова. Ну! — повысила она голос. — Чего глаза-то вылупил, давай, что у тебя там.

Казак поскреб рукой в затылке, решился, молча подал Куликовой небольшой пакет и, уже повернув обратно, дал волю языку:

— Тоже мне комисса-ар! Сатана в юбке, мать твою черная немочь, — вслух ругался он, погоняя измученного за день коня, — дожили, прости господи, бабы уже в комиссарах ходят! Мало своих-то командиров, так ишо и эти вертихвостки командовать нами зачнут! Вот тебе и слобода… — И, яростно матюгнувшись, он снова огрел нагайкой ни в чем не повинного коня.

Вечером, когда на западе алым пламенем горел закат, постепенно затихая, закончился бой. Белые, потеряв множество людей и не добившись никакого успеха, отошли на исходные позиции.

Лазо, приказав своим отрядам начинать отступление, одного из командиров вызвал к себе. Всех своих командиров командующий фронтом знал и по фамилии и в лицо, но в прибывшем к нему человеке, черном от копоти, с трудом признал командира первого отряда, пристально вглядываясь в него, спросил:

— Товарищ Зыков?

— Не слышу, — отозвался тот, — оглушило снарядом, разорвался у нас в окопе, пятерых наших… насмерть. Говорите громче!

Лазо придвинулся ближе, крикнул командиру в ухо:

— Приказ об отступлении получил?

— Так точно, — мотнул головой Зыков, — получил.

— Саперы, взрывники есть в отряде?

— Найдутся.

— Не знал я, товарищ Зыков, что тебя контузило, хотел поручить тебе дело серьезное.

— Контузия-то ерунда, вот только оглох немного, а какое дело-то?

— Читай, — Лазо протянул Зыкову листок бумаги, на котором химическим карандашом было написано:

«Командиру 1-го отряда тов. Н. Зыкову.

Сегодня, после отхода всех наших частей приказываю: взорвать железнодорожный мост

на Ононе. Затем вернуться в свой отряд и следовать с ним, согласно данным мною указаниям.

Командующий фронтом С. Лазо».

Зыков пробежал бумажку глазами, положил ее в карман.

— Сделаю, — сказал он и даже козырнул по унтер-офицерской привычке. — Где прикажете получить динамит?

— У Деревцова, в хозчасти, у него уже есть распоряжение. Возьми с собой моего ординарца Кузмина, он будет у тебя связным. Через него и сигнал к взрыву получишь от меня. Надеюсь на тебя, как на самого себя. — Лазо окинул Зыкова долгим, потеплевшим взглядом, закончил — Действуй, товарищ Зыков, выручай, браток!

Поздней ночью, после того как все эшелоны, батареи и отряды красногвардейцев перешли на левый берег Онона, ночную тишину разорвал страшной силы удар, от которого дрогнула земля, а в окнах домов повылетели стекла. Высоко в небо взметнулось красно-бурое пламя, громовой гул взрыва, лязг, грохот рухнувшего в реку пролета эхом отозвались в ближайшей горе, волнами покатились по заононским сопкам и замерли вдали.

Глава VII

Хоть и тревожным был нынешний год для Саввы Саввича, но в доме у него все шло по-старому, любил он и строго соблюдал все церковные обряды, посты и праздники. И пусть где-то там люди воюют, гибнут, пусть растет вокруг разруха, у Саввы Саввича по-прежнему во всем порядок и достаток.

— Будем встречать пасху Христову по-старому, — еще за неделю до праздника сказал он Макаровне. — Эта власть новая, ни дна бы ей ни покрышки, до нас ишо не дошла покедова. Война тоже ишо далеко от нас, большаков тутошных черти унесли на фронт, штобы им не вернуться, проклятым. Так что ты, Макаровна, тово… готовь к пасхе все как полагается, штоб не стыдно было перед людьми…

Макаровна лишь того и ждала и в страстную неделю с двумя стряпухами пекла, варила, жарила, и пасхальный стол получился на славу.

Яства, которые должны красоваться в горнице всю неделю праздника, еле уместились на двух столах, накрытых белыми скатертями. На самой середине их, на деревянном поставце, оклеенном золотистой бумагой, стоят куличи, облитые поверху сливочным кремом с маком и сахарными голубками на верхушках. Вокруг куличей крашеные яйца на четырех тарелках, а справа от них, и тоже на деревянном позолоченном подносе, свиной копченый окорок, густо утыканный гвоздикой. Слева два запеченных поросенка, стоят они как живые, колечками завернув на спину хвостики.

И чего только не было на этих столах: и курицы жареные, индюки, колбасы трех сортов, сыры с изюмом, и печенья всякого, и множество бутылок с настойками, наливками и коньяком, что зимой еще привез Савва Саввич со станции Маньчжурия от китайских купцов.

Любил Савва Саввич иметь у себя вдоволь всяких запасов и терпеть не мог каких-либо неполадок, убытку в хозяйстве. Вот и нынче, еще в начале великого поста заболела у него большая свинья. Вызванный по этому случаю Лукич поил ее отваром какой-то травы, горло ей смазывал дегтем и даже шею колол шлейным шилом, ничего не помогло, свинья таки подохла. Тогда Савва Саввич распорядился перерезать ей горло и опалить, как полагается при убое свиней на мясо. Внутренности свиньи Лукич выбросил на приманку волкам, ловил он их капканами, а опаленную, хорошо обработанную тушу повесили под сараем. Жалко стало Савве Саввичу этакую жирную и большую тушу вывозить на свалку.