Забайкальцы. Книга 4.
Шрифт:
По команде Егора партизаны спешились, с конями в поводу бегом устремились под гору, в седла сели уже вблизи поскотины, в село въезжали строем. На площади, против станичного правления, Егор остановил эскадрон, подозвал к себе помощника.
— Я к Погодаеву сейчас. А ты договорись с поселковым атаманом, где людей наших разместить, да насчет овса.
Помощник Топорков, Чиндант-Борзинской станицы, кивнул головой, сказал:
— Где он поселит нас? Ума не приложу. Тут и без нас людей хоть отбавляй! В какую ограду ни глянь, везде партизанских коней полно!
— Ничего, потеснятся. Как управишься с делами, ко мне живой ногой! Я у командира полка буду, у Погодаева.
В
— А это мой друг Ушаков, — пояснил им Федот, — всю действительную службу и германскую войну в одном полку были, да вот с Даурского фронта не виделись. Раздевайся, Егор, а я насчет самовара похлопочу.
— Давай, я вить и на фатере ишо не был, голодный как волк!
Раздевшись, Егор доху свою, полушубок и папаху кинул в угол, поставил туда же винтовку и шашку, присел к столу; из кухни появился Погодаев, все так же весело улыбаясь, хлопнул Егора по плечу:
— Все в порядке, накормим тебя, чаем напоим горячим и спать уложим. Рассказывай, откудова, с каким торгом прибыл?
— На помощь к тебе от комбрига нашего, товарища Макара Якимова. Я вить тоже в вашей бригаде службицу несу! Отдельным летучим эскадроном командую у Макара!
— О-о! И сколько у тебя гавриков?
— Сто восемьдесят сабель, как раньше говаривали.
— Как это кстати, брат ты мой, — радостно потирая руки, ликовал Федот, — У нас здесь такие дела назревают в Сретенске, елки зеленые, — и Федот рассказал Егору о готовящемся в Сретенске перевороте и о том, что 7-й полк должен помочь в этом деле солдатам-повстанцам. — Связного я послал разузнать, что там и как, а после обеда командиров собираю на совет. Доведу до каждого боевую задачу, и сегодня же в ночь выступим, чтобы к утру жимануть на Сретенск! Друзья наши солдаты там уже ждут, наше дело начать!
— Ждать-то они ждут, а вдруг да какое-нибудь изменение? Нет, надо дождаться связного-то.
— Э-э, ждать да догонять — гиблое дело! Все там наготове, действовать надо, пока дело на ладу.
— Дело твое, Федот, только я свой эскадрон сегодня никуда но поведу, имей это в виду!
— Как не поведешь? — удивился Погодаев. — В мое распоряжение прибыл, а действовать хотишь по-своему! Вот это друг!
— Э-э нет, брат, дружба дружбой, а табачок врозь, — тоном, не допускающим возражений, отпарировал Егор. — А ты, прежде чем командовать, спросил, в каком состоянии люди-то мои? Три ночи напролет в седлах! Шуточное дело!
— Три ночи в седлах? — переспросил молчавший все время Пичуев. — Тогда, конешно, отдых нужен. Ты уж не возражай, Федот Абакумович!
— А чего возражать-то? Раз такое дело, пусть отдохнут. На один-то день отсрочим налет наш, тоже не беда.
Чуть не вспыхнувшая было ссора на этом и погасла. Погодаев по-прежнему дружелюбно и весело глянул на Егора, перевел взгляд на Пичуева и на Пешкова, тот, посмеиваясь, подкручивал копчики черных усов.
— Видали, каков? — подмигнул Федот командирам. — И вот всегда такой! Молодец, ей-богу, за что и люблю его! Этот, брат, никому не спустит. Значит, откладываем
— Давно бы так, — рассмеялся Егор. — А после чаю я, пожалуй, и сосну здесь у тебя. Смотри, как тут хорошо — тепло, чисто. Доху постелю, полушубок под голову и храпану за все недоспанные ночи.
За сутки конники Егора отоспались в тепле, поели вдоволь щей у хлебосольных хозяев и на следующий день готовились к ночному походу.
К вечеру Егор отправился к Погодаеву, доложить о готовности эскадрона к выступлению.
Погодаев при помощи Пичуева седлал подтянутого веревкой к столбу одичавшего жеребца саврасой масти. Егор уже слышал, что жеребцу девятый год от роду, а он еще и на узде не бывал у богача хозяина и таким свирепым характером обладал, что, оберегая табун своих кобылиц, как зверь кидался на людей. Уже не одного хозяйского коня он изувечил. По этой причине хозяин и решил избавиться от него, согласился на мену — так и достался жеребец Федоту. Двух аршин ростом, широкий в кости, налитый могучей силой, он бил копытами землю, храпел от злости и, дико вращая налитыми кровью глазами, хватал зубами за столб. Охваченный азартом лихого наездника, Федот в этот момент ничего не видел и не слышал, кроме саврасого: из-под папахи на красное, разгоряченное возней с жеребцом лицо его катился пот, под ногами валялись затоптанные в снегу рукавицы. Как только удалось набросить на буяна седло и подтянуть подпруги, Федот закинул ему на шею поводья, крикнул Пичуеву:
— Отпускай! — и ухватился левой рукой за гриву, правой за седло.
Почуяв свободу, жеребец свечой взвился на дыбы и, прянув в сторону, пулей вылетел из ограды в улицу. Егор видел, как Федот саженей двадцать бежал с ним рядом, ловко взметнулся в седло и вихрем по улице, только белый шлейф взбитой копытами снежной пыли повис над дорогой, медленно оседая.
— Вот это черт, ой-ё-ёй! — глядя вслед другу, восхищался Егор. — Как он от столба-то рванул! Смотреть страшно. На эдаких дикарях только Федоту и ездить. Он ить и в полку-то у нас первым джигитом был, на конных скачках, на джигитовках все призы за ним оставались. Теперь савраска этот ему под стать.
— Дикарь, не, создай господи, — отозвался Пичуев. А Федота нашего хлебом не корми, только давай ему таких зверюгов! Сегодня утром, как увидел савраску, и от ума отстал: давайте мне его в обмен на моего буланого, и только. Его-то конь захромал, должно, оступился где-то. Вот и сменяли, а обучать разве дозволит он кому-либо? Сроду нет, сам, ему такое дело — удовольствие.
— В наступление-то сегодня неужто на нем отправится?
— С него станется. Его теперь от савраски на вожжах не оттащишь! Ему бы цыганом родиться, коней любит неподобно, особенно таких диких, души в них не чает. Пойдем в избу, покурим, чего тут торчать на морозе! Федота скоро не жди, пока он душеньку свою не удоволит, не заявится.
Вернулся Погодаев уже на закате солнца, шагом заехал в ограду, от взмыленного коня валил пар. Федот привязал его к тому же столбу, ласково потрепал по мокрой от пота шее и только теперь увидел Егора.
— Вот конька достал, брат, огонь! — воскликнул он, кивнув на саврасого. — Злой, правда, оборони бог, злой, ишь грива-то у него торчком стоит, как у дикого кабана щетина! Но ничего — он у меня через недельку шелковый будет.
Измученный, уставший от буйства и долгого стремительного бега, савраска смирнехонько стоял у столба, шумно поводя крутыми боками, потный круп его курчавился, все более покрываясь инеем, схваченная морозом мыльная пена в пахах и на подпругах стала похожей на желтоватые хлопья ваты.