Заблудившаяся муза

Вербинина Валерия

– Дмитрий Иванович!

Чигринский вспыхнул. По правде говоря, единственной причиной его бегства стало то, что композитору было невыносимо стыдно за свое поведение. Нечего сказать, хорош гусь!

– Госпожа баронесса, – забормотал он, поспешно отступая, – клянусь… если потребуется… всю жизнь… но недостоин, ей-богу! Совершенно недостоин вашего общества…

– Дмитрий Иванович, – сердито сказала Амалия, – вы отдаете себе отчет в том, что снаружи вас может подстерегать все, что угодно? Если Ольгу Николаевну убили только для того, чтобы уничтожить вас…

Но

Чигринский принадлежал к тем упрямым людям, которые если вобьют себе что-то в голову, то их уже нипочем с этой мысли не сдвинешь. Он рвался домой, к своему старому пианино, к Прохору, к ворчливой Мавре и к знакомому виду из окна. Там его любили и терпели в каком угодно виде; здесь же, наткнувшись, как на стену, на холодный взгляд явившегося к ужину флигель-адъютанта, Чигринский сразу же понял, что барон Корф терпеть его не будет и наверняка сделает все, чтобы поставить его на место, чего Дмитрий Иванович сносить вовсе не собирался.

Как Амалия ни уговаривала композитора, он молчал и косился в сторону выхода, и единственное, что удалось у него выманить – это обещание прийти на благотворительный вечер, который послезавтра устраивала баронесса Корф.

– Тогда, может быть, что-то уже прояснится, – добавила Амалия и обратилась к Леденцову: – Гиацинт Христофорович, мне ужасно неловко, но кому-то придется проводить его до дома… Я дам карету, так что вы быстро доедете и вернетесь обратно к ужину. Мы вас подождем.

По правде говоря, Леденцов вовсе не рассчитывал на ужин и вообще на то, что его пригласят к столу, но Амалия не пожелала слушать никаких возражений.

– Вы нашли его? – не удержался от вопроса Чигринский, когда он и сыщик сели в карету.

Леденцов честно ответил, что нет, и в ответ спросил, не помнит ли Дмитрий Иванович, чтобы вчера за ним кто-нибудь следил.

– Понимаете, тот, кто звонил, должен был знать, что вы сделали с телом и куда поехали… А это значит, что он не упускал вас из виду.

– Полагаете, я сам прежде до этого не додумался? – фыркнул Чигринский. – Но единственное, что я вспомнил, так это молодчика, которого видел на Гороховой. По-моему, он шел за мной от дома, но после Фонарного я его не видел.

– Как он выглядел, этот ваш преследователь? – быстро спросил Леденцов.

– Как, как, да обыкновенно он выглядел, – проворчал Чигринский. – Просто я не сразу вспомнил, кто это. «Тебя», «меня…» Студент Агапов… или Иратов его зовут. Имя-отчество я запамятовал, можете у Прохора уточнить. Вчера как раз студент этот ко мне приходил, ну и…

Гиацинт затаил дыхание.

– Скажите, Дмитрий Иванович, а вы могли чем-то возбудить недовольство… или вражду господина Агапова?

– Еще как, – хмыкнул композитор. – Я ему дал понять, что его стихи никуда не годятся. А литераторы – они нынче о-го-го какие обидчивые… Помнится, мы с Нерединым как-то на дуэли чуть не подрались, когда я ему по дружбе сказал, что одна его элегия получилась ни к черту… Чуть до стрельбы дело не дошло. И главное – Алешка сам же потом признал, что стихотворение не получилось…

У Леденцова

мелькнула мысль, что с такими друзьями, как Дмитрий Иванович, и никаких врагов не потребуется, но молодой сыщик благоразумно удержал ее при себе и, достав записную книжку, занес в нее только что полученные ценные сведения. Затем он передал композитору украшения, найденные в квартире, и попросил тщательно осмотреть их и сообщить, если что-то пропало. Однако Чигринский снова подтвердил, что все они на месте. Вновь выходило, что Ольгу Верейскую убили вовсе не по причинам материальным, хотя истинная причина ее смерти по-прежнему была окутана мраком. И Гиацинт впервые задумался над тем, что будет, если действия его и Амалии не дадут никакого результата. Молодой сыщик прекрасно знал, что пословица о том, что «все тайное становится явным», придумана в утешение и далеко не всегда соответствует действительности. Тем не менее он дал себе слово, что приложит все усилия, чтобы раскрыть эту тайну – любой ценой.

Глава 19

Гонец удачи

– Дядюшка, – сказала Амалия, входя в комнату к Казимиру, – я думаю, вам не следует ужинать с нами.

Дядюшка, воевавший с запонкой, которая почему-то никак не хотела застегиваться, почуял, что его хотят ущемить в правах, и приготовился возмущаться.

– Амалия, я же помню тебя с детства! Да что там с детства – с колыбели… Может, вообще прикажешь мне отселиться? – обидчиво добавил он. – В какую-нибудь богадельню? Благодарю покорно!

– Речь вовсе не об этом…

– А о чем? И учти: пел вовсе не я! Это господин Чигринский распевал так, что было слышно на всей набережной…

– Что, и гимн тоже?

– Конечно, – заявил дядюшка, глазом не моргнув. – Знаешь, как он назвал зеленый рояль моей любимой сестры? Крокодилом, вот как! И говорит мне: а давай-ка я сейчас сыграю на крокодиле…

Амалия не выдержала и расхохоталась.

– Мне кажется, дядюшка, – таинственно сказала она, отсмеявшись, – что сегодня вам не повредит пойти в ресторан.

Казимирчик понял, что ветер дул вовсе не туда, куда он полагал вначале, и насторожился.

– Я не люблю ресторанов, – томно молвил он, косясь на племянницу.

– Неужели?

– Конечно. Что я там забыл?

– А мне кажется, – заметила Амалия, – что именно сегодня вы очень хотите пойти в ресторан «Армида».

– Не хочу.

– Но в глубине души вы чувствуете такое желание.

Казимирчик задумался, словно и в самом деле прислушиваясь к тому, что творилось в глубине его души.

– Зачем мне какая-то «Армида»? Это же про нее говорят, что поблизости собаки даже лаять боятся?

– По-моему, эту шутку конкуренты в свое время пустили про московский «Яр», – отозвалась Амалия. – С уточнением насчет мясных пирожков или чего-то в этом роде.

– Все равно, плохой признак, – горько покачал головой шляхтич. – Нет, не хочу я ни в какую «Армиду».

– Но почему?

– Меня там отравят, – вздохнул Казимирчик.

– Зачем кому-то вас травить? У них французский повар…