Заблудившиеся
Шрифт:
Крыленко выдержал паузу и сообщил, что в отдел принимают рукописи объемом от пяти до пятидесяти машинописных страниц, и поинтересовался, нет ли с собой уже готового материала. Когда услышал «нет», казалось, очень огорчился, словно Пашков его серьезно подвел. «Итак, жду от вас рукописи», – подытожил он, поднялся из-за стола и распахнул дверь.
Пашков постоял в темном коридоре, удивленный результатом разговора. «Ходят тут всякие пидоры, потом вещи пропадают», – сказал за дверью Крыленко, обращаясь, видно, к тому малому за книгой, но ответа не было. Пашков потащился к выходу, понимая, что рукопись будет принята лишь для хранения в письменном столе Крыленко. Полежит-полежит,
«И ты не плюнул ему в лицо? Ты не набил ему морду?» – спрашивала вечером Ольга со слезами в голосе. «Ты тряпка, половая тряпка, а не мужик», – сказала она и заплакала. «Как ты представляешь себе эту сцену? Я врываюсь в кабинет и бью Крыленко в ухо?» – оправдывался муж. «Для этого у тебя кишка тонка», – раньше она не позволяла себе подобный тон.
Дело закончилось самым естественным образом.
Пашков написал на нескольких страничках нечто вроде статьи в защиту своей книги, где начисто отмел все обвинения Крыленко. Своего злого гения он в редакции не застал. В составе творческой делегации, куда входили прозаики, поэты и композиторы, Крыленко отбыл в Сибирь. Где-то там построили новую электростанцию. Присутствие творческой интеллигенции на событиях такого рода почему-то считали уместным, даже нужным. Пришлось передать рукопись непосредственному начальнику Крыленко, заведующему отделом критики некоему Льву Вайзману.
Он нехотя, с ленцой послюнявил статью и резюмировал: «Значит, вы не принимаете ни грамма критики? – и ответил сам себе. – Не принимаю». Пашков сказал, что критика полезна, лишь когда справедлива, а статью «На обочине» он считает демагогией. Вайзман был достаточно умен и осторожен, чтобы не вступать в споры. Поэтому он сказал, что сам, по существу, ничего не решает. Он берет на себя труд ознакомить с материалом членов редколлегии. Решающее слово будет за ними. Разговор закончен.
Напоследок Вайзман посмотрел на Пашкова из-под своих кустистых черных бровей и сказал: «Вы, я вижу, еще молодой человек, а сумели создать себе репутацию весьма скандальную. О вас говорят разное. И не знаю, кому верить. Получается, как у Гоголя: то ли вы у кого-то украли пальто, то ли пальто украли у вас. О пальто я, конечно, в фигуральном смысле». Он ткнул пальцем в машинописные страницы: «Ни этого мы ждали от вас, совсем ни этого».
Пашков ушел, размышляя о том, что у большинства его знакомых молодых писателей не было опубликовано ни то, что книжки, ни единой строчки. По этой причине критики их существования просто не замечали. Конечно, слабое утешение. Спустя некоторое время Вайзман позвонил сам, сухо сообщил, что редколлегией материал единодушно отклонен и пожелал успехов, но не в эпистолярно склочном жанре, а в литературе с большой буквы.
Через два года Вайзмана уберут с его места заведующего отделом, не дав досидеть до пенсии совсем немного, а в его кресло пересядет перспективный, набирающий силу и очень нетерпеливый Крыленко. Много позднее Пашков встречал Вайзмана на Кузнецком мосту, где тот из-под полы торговал книгами. Пашков частенько околачивался на книжной толкучке. Помнится, Вайзман панически боялся милиции и возможного в случае задержания товарищеского суда по месту жительства. Потом он вдруг перестал появляться на Кузнецком, и больше о нем никто ничего не слышал.
Ольга Борисовна ушла от Пашкова примерно год спустя после того памятного разговора с Вайзманом в редакции. Позже она связала свою жизнь с подающим надежды режиссером, но и этот союз оказался недолговечен. В творческом плане режиссер не оправдал, ольгиных ожиданий. Вышедшую картину пустили вторым экраном, кинокритики сдержанно промолчали. Возможно, Ольга
Она нашла свое счастье с отставным полковником, вдовцом, правда, для этого пришлось сломать об коленку свою натуру, навсегда проститься с тщеславными амбициями. Оказалось, что отставной полковник был самым удачным ее выбором. Ольга к тому времени очень устала от так называемых творческих личностей, желала спокойной и прочной жизни. Она заслужила душевный покой.
Когда Пашкова выслали из столицы, как тунеядца, она узнала его новый адрес, несколько присылала посылки с конфетами и папиросами.
Пашков достал из кармана и расправил на коленях ксерокопию статьи «На обочине». Перечитав несколько абзацев, он убрал бумагу в карман.
– Да, кондовый материальчик, – сказал Пашков. – А сколько было эмоций, сколько нервов. Трагедия.
– Знаете, почему я вытащил всю эту историю? – спросил Сайкин. – Нет? Просто, как я уже говорил, Крыленко владеет одним из лучших издательств, «Прометей-Европа» называется. Прекрасную продукцию выпускают, бумага, полиграфия, все на высоте. Да, Крыленко марку держит. Но прихоть судьбы такова, что сборник ваших рассказов, а впоследствии все остальные вещи, полное собрание сочинений, выйдут именно в издательстве «Прометей-Европа». Ну, как вам все это нравится? Я же говорил, что каждая история имеет свое продолжение. Иначе неинтересно.
Сайкин искренне радовался своему сюрпризу. Пашков выглядел слегка удивленным, и только. Он так и не научился быстро переваривать информацию.
– Занятно, занятно, – пробормотал Пашков себе под нос. – Мне кажется, вы сделали не лучший выбор.
– Лучший, в том-то все и дело, – Сайкин сиял, довольный сюрпризом. – Только представьте, Крыленко издает ваши книги. Да, жизнь – это роман, достойный пера большого автора, великого автора.
Пашков явно не разделял веселого настроения Сайкина. Еще раз окинув взглядом стеллажи с книгами, он снова высморкался.
Глава 5
Ночь Владимир Петрович Крыленко провел на кожаном диване в своем домашнем кабинете. Привыкнув работать допоздна, он засиделся за рукописью. В спальню не пошел, приняв легкое снотворное, заснул здесь же, укрывшись теплым клетчатым пледом, подложив под голову подушку-думку.
Его не потревожило позднее возвращение сына. Такое поведение сына давно стало нормой, и Владимир Петрович, одно время упорно настаивавший, чтобы сын приходил не позднее двенадцати часов ночи, смирился с поздними этими возвращениями и утешал себя, что сам когда-то был молодой и многое позволял себе в ту далекую пору. В конце концов, все это издержки возраста, пена на шампанском молодости, которая пошипит и быстро уляжется, – успокаивал себя Владимир Петрович. Но понимал, что эти утешения – лишь нехитрый самообман.
Сергей, сохранявший с отцом внешне приличные вежливые отношения, становился все менее управляемым и все более скрытным. О том, какую жизнь ведет сын в последнее время, старшему Крыленко оставалось только догадываться. А известные эпизоды биографии Сергея казались отцу настолько скандальными и постыдными, что долго думать о них было нестерпимо.
Иногда, в минуту горькой внутренней откровенности, он бегло окидывал прошедшие годы и сознавался себе, что, кроме больших и малых бед, Сергей почти ничего не привнес в жизнь отца. Надежды найти в сыне утешение и поддержку в старости, как ни больно себе в этом сознаться, пока не оправдались. Впрочем, не все потеряно.