Заблудшая душа

Грановская Евгения

Корсак кивнул в знак согласия.

— Глеб, скажете о Борисе Алексеевиче несколько слов?

— А это обязательно? — уточнил Корсак.

Дама посмотрела на него с легким упреком:

— Вы ведь его самый близкий родственник.

— Ладно.

Глеб поднялся на ноги и негромко постучал вилкой по рюмке. Все присутствующие повернули головы в его сторону и приготовились слушать.

— Больше всего на свете, — начал Глеб, — мой дядя любил сидеть по вечерам в своем кресле на крыльце, потягивать коньяк и читать своих любимых немецких

романтиков. Гете, Шиллера… — Глеб усмехнулся. — Если честно, я никогда не понимал этой его любви к немцам. Мне они казались слишком пафосными, формальными и фальшивыми. Но речь сейчас, конечно, не об этом. Мой дядя был хорошим человеком. И он не заслужил такой страшной смерти. Пусть земля ему будет пухом!

Глеб залпом выпил водку и сел на место. Гости тоже выпили.

Пожилая дама, сидящая рядом с Глебом, тихо шепнула:

— Вы молодец.

После нескольких рюмок водки в кафе возникло некоторое оживление. Люди, разбившись на компании, как это часто бывает на многолюдных посиделках, заговорили друг с другом на отвлеченные темы. Кто-то, забывшись, принимался рассказывать соседям анекдоты, и выражение скорби на некоторых лицах сменялось выражением хмельной веселости. Впрочем, весельчаков тут же беззлобно одергивали, и они снова нацепляли на лица приличествующие мины. Но ненадолго.

Пожилая дама, сидящая рядом с Глебом, с любопытством у него поинтересовалась:

— Вы правда писатель?

— В некотором роде, — неохотно ответил Корсак.

Пожилая дама, тоже уже немного захмелевшая от водки (а она пила водку, как и Глеб), пару секунд помолчала, а потом негромко продекламировала:

Пред сторожем в полночь рядами могил Погост распростерся в молчанье, И месяц на плитах холодных застыл В холодном и чистом сиянье. Но вот под крестом оживает мертвец…

— Не надо, — прервал ее Глеб, поморщившись.

Пожилая дама замолчала и посмотрела на него с легким удивлением.

— Вы не любите немецкую литературу?

— Я не люблю Гете.

— Надо же, — удивилась она. — А ваш дядя его обожал. Выходит, он не имел на вас литературного влияния?

— Знаете, — неохотно произнес Глеб, — мы с ним много лет не общались.

— Много?

— Да. Двадцать пять лет. Лишь изредка перезванивались.

На лице пожилой дамы появилось удивление.

— Надо же. Четверть века! Но ведь вы еще так молоды.

— Это только кажется, — усмехнулся Глеб. — На самом деле я почти старик.

— Не наговаривайте на себя. Сколько вам? Тридцать пять? Тридцать восемь?

— Скоро сорок два.

— Для мужчины это не возраст.

— Для некоторых женщин — тоже. Некоторые женщины и в семьдесят лет вполне привлекательны.

Старуха фыркнула:

— Это точно не обо мне. Но спасибо за изящный комплимент.

— Простите,

мне надо выйти покурить.

На улице похолодало. Северный ветер шелестел ветвями, покрытыми молодой, недавно пробившейся листвой.

— Не помешаю? — услышал Глеб чей-то негромкий хрипловатый голос.

Он обернулся и увидел седовласого джентльмена в алюминиевых очках и с сигаретой в руке.

— Не помешаете, — сказал Глеб.

Мужчина встал рядом и закурил.

— Скверная привычка, — сказал он, глядя на тлеющий кончик сигареты. — Когда-нибудь она загонит меня в гроб.

— Так бросайте, — небрежно обронил Глеб.

Пожилой джентльмен улыбнулся:

— Пробовал. Не получается.

Несколько секунд они курили молча, потом мужчина заговорил снова.

— Меня зовут Юрий Петрович Клинков, — сказал он. — Я местный библиотекарь.

— Очень приятно, — сказал Глеб, поглядывая на затягивающие небо тучи.

— Ваш дядя жил один и мало с кем общался, — сказал библиотекарь. — Хотя и букой он никогда не был. Всегда вежливый, чисто одетый… Разве что немного рассеянный. Как будто постоянно о чем-то думает. О чем-то таком, что совершенно не имеет отношения к нашей жизни.

Глеб ничего на это не сказал.

— Вы знаете, что ваш дядя писал роман? — спросил Юрий Петрович.

— Да. Он мне что-то про это говорил. Года полтора назад, по телефону.

— Он читал мне отдельные куски. Знаете, я, конечно, не литературный критик, но, по-моему, написано было очень неплохо. По крайней мере, живо. Вы не читали?

Глеб покачал головой:

— Нет. В последнее время я мало читаю. Знаете, как в анекдоте: «Чукча не читатель, чукча — писатель».

Библиотекарь улыбнулся бледными, чуть тронутыми сеточкой морщин губами. Немного покурил молча, затем негромко произнес:

— Я слышал, между вами и вашим дядей произошла какая-то ссора?

— Было дело, — сказал Глеб. Он выпустил изо рта колечко табачного дыма, посмотрел, как оно расплывается в воздухе, и добавил с усмешкой: — Я думал, что моя дядя — благородный рыцарь, а он оказался обычным проходимцем.

— Он влюбился в вашу маму, верно?

Глеб покосился на библиотекаря, тот покраснел и смущенно поправил пальцем очки:

— Извините, я не должен был…

— Да нет, все верно. — Глеб пожал плечами: — Этот чудак полюбил мою маму и почему-то вообразил, что может добиться от нее взаимности.

— Этот конфликт стал причиной вашего отъезда из Полесска? — осторожно уточнил Юрий Петрович.

— В некоторой степени, — нехотя ответил Глеб.

Юрий Петрович кивнул и вдруг встрепенулся.

— Ах ты, черт… — Он достал что-то из кармана пиджака и протянул Глебу: — Возьмите.

— Что это? — не сразу понял Глеб.

— То, что должно принадлежать вам.

Глеб взял протянутый Клинковым предмет. Это была курительная трубка — очень старая, почти древняя, с золотым мундштуком и костяной чашей, вырезанной в виде головы дьявола.