Заблудший

Тин-Ифсан

– И сколько хочешь за Рависант?

– Пять сотен серебром, – разгладив длинные усы, ответил ул-Наред. Нехорошая усмешка тронула его губы.

Овейг не торопился отвечать. Опустив взгляд, он задумался, слушая, как рассеивается эхо затихшей зурны и постепенно замолкают барабаны. Разговоры стали громче, за ними не различить было шагов удаляющихся танцовщиц. Гарван не посмотрел им вслед, хотя был бы рад еще раз увидеть Рависант.

– Слишком высоко берешь, – со вздохом ответил Овейг.

– Посмотри, какая сегодня луна. Чистая и светлая, точно серебряная

монета. Я немного прошу за дочерей, им лучше будет в доме любого Гарвана, Овейг, чем здесь или в Обители Амры. Что ты так смотришь?

– Как ты меня узнал?

Купец усмехнулся.

– Так ты наручи свои не закрываешь, и гадать не надо. Ты молод, это я вижу по глазам твоим и в голосе слышу, значит, передо мной не Скарпхедин. Если не он, то Овейг. Но не волнуйся, я болтать не стану. Заберешь моих дочерей, а я даже хвалиться не буду, что породнился с такой важной птицей.

Теперь настал черед Овейга усмехаться: он знал, что даже если ул-Наред сдержит обещание, в Гафастане все равно узнают, что знатный нойр взял в жены каких-то рабынь. Незамужние девицы и увядающие сплетницы разнесут вести по всей Триаде, и станут говорить, перемывая кости Суав и Рависант, пока от их истинных образов ничего не останется. Зато дела ул-Нареда среди тех, кто далек от нойров, пойдут в гору. Сколько бы Овейг ни потратил, ул-Наред выиграет больше.

– Проси вполовину меньше.

– Нет, пять сотен серебряных суз – и ни монетой меньше! Я не намерен торговаться.

– А ты смелый человек, что споришь с Наместником, – сказал Овейг.

Ул-Наред лукаво улыбнулся.

– Так ты не наместник пока, Гарван. Уж насколько я знаю порядки в Этксе, Скарпхедин тебя еще года три в Учениках продержит, а за это время мало ли что может произойти…

Чтобы не сказать купцу чего-нибудь из того, что он не хотел бы услышать, и чтобы не сорвать сделку, Овейгу пришлось отвернуться. Невидящим взором он наблюдал за тем, как зурначи что-то обсуждает с юношей, который собрался петь. Гарвана отвлек голос купца.

– Поторопись, если хочешь выкупить Рависант. Я уже договорился о торгах и не могу так просто отступить. А мне ведь там могут дать больше, чем я у тебя прошу. Так что, считай, себе в убыток продаю!

– Как же ты собираешься ее продавать, если у них одна душа? – на это поверье Овейг возлагал слабую последнюю надежду.

Ул-Наред пристально посмотрел на Овейга.

– Так говорят ваши жрецы, но ты сам в это веришь? Как может быть одна душа у двух созданий разного нрава?

Овейг пожал плечами:

– Так это или нет, но о том говорят наши жрецы, наши боги. Это древнее поверье, которое нужно уважать.

– Это ваши жрецы и ваши боги. Ты не знаешь, Гарван, я потомок выходцев из Мольд. Долго рассказывать, как они сюда попали и что с ними случилось. Я был сыном гончара и начинал с того, что продавал горшки. А теперь я богат. И скоро мне достанет денег, чтобы вернуться на родину своих отцов.

– Если ты таков, что же не ценишь своих дочерей? В них же и твоя кровь.

– О, если бы я знал, –

ул-Наред улыбнулся, но в его глазах улыбки не было. – Это дочери не жены, но рабыни. Были бы сыновья – унаследовали бы мою свободу. Все прочие мои дочери уже выгодно пристроены, а с тех, кого я не признал – что взять? Вот Суав умна, выкупилась. А какая мне выгода от Рависант? Продам её тому, кто больше даст – и дело с концом. Торги на грядущей неделе. Приходи, если оговоренную цену раньше уплатить не сможешь.

Юноша в посеревшей галабее подал ул-Нареду глиняный скифос, наполненный вином и что-то вполголоса спросил у купца. Тот обратился к Овейгу:

– Выпей со мной? Нет? Что же вы, Гарваны, вне Этксе, что духи: не едите, не пьёте и даже не курите! Так инээда встретишь – не отличишь!

Гарван улыбнулся грустной улыбкой человека смирившегося, но непобежденного. Ул-Наред по-своему истолковал его многозначительное молчание – улыбку он не видел, она была скрыта тагельмустом, – и сказал:

– Что же, Гарван, не нравится тебе сделка? А я ведь тебе навстречу иду, себе в убыток, можно сказать! – он отпил из скифоса. – И даже взяв обеих, ты еще сможешь жениться – как там у вас? – на чистокровной нойрин, и еще на одной атгибан и удовольствия ради взять какую-нибудь девушку уинвольской крови. Разве не так?

– Так, – хмуро отозвался Овейг, глядя не на ул-Нареда, а на полупустой кубок в его руке. Таких сосудов в последнее время было много, их привозили уинвольские купцы, но в Гарван-Этксе скифосов отчего-то было не найти.

– Ну! И будешь жить не хуже какого-нибудь шаха, Гарван, окруженный такими негами, которые многим из ваших и не снились из-за излишней скромности, – он криво усмехнулся. – Я бы на твоем месте не медлил и приложил все усилия. Может, и другие возьмут с тебя пример и заживете, не хуже, чем остальные, не изводя себя бессмысленными запретами.

Послышались призывные звуки зурны и звучный мужской голос вывел первую строку:

– Я много благосклонных взоров видел, уста карминные я часто целовал…

Овейг попрощался с купцом. Уходя, Гарван слышал, как все более выразительной становилась песня: вступили барабаны, им вторили ритмичные хлопки и все свободнее, точно вино из разбитого кувшина, лилась песня о победе над очередной красавицей.

***

Известие о торгах не понравилось Овейгу. Хотя час был поздний, он отправился в Обитель Амры, надеясь поговорить с Суав.

Улицы Гафастана были пусты, звуки празднества у дома Муннота затихли вдалеке. В некоторых узких улочках, затопленных тенями многоярусных глинобитных домов воздух был вязким и неподвижным, и прохладный ветер, дувший с реки, до них не добирался. Старательно обходя такие кварталы стороной, Овейг вышел на центральную площадь. Он видел силуэты караульных, замерших у Этксе и Высокого дома вестников. Точно ночные птицы, затаившиеся в густых кронах, стражи провожали его долгими взглядами. Они видели, что перед ними Гарван, и ни один не осмеливался его окликнуть.