Заблудший

Тин-Ифсан

Смуглый юноша ребристым, дребезжащим голосом пел что-то о цветах и о солнце, которое встало лишь затем, чтобы померкнуть перед красотою лика его возлюбленной. Суав невольно улыбнулась: на таких вечерах юноши всегда исполняли стихи о женщинах, которых никогда не видели и не любили, страдали из-за призраков красавиц, которые не существовали вовсе. Один из гостей, очевидно, дремал, уткнувшись лицом в цветные подушки. Хозяина дома – смуглого

усгибан, в могучей красоте которого было что-то диковатое, – она узнала сразу: он изредка заглядывал к ее подруге, был осторожен и платил хорошо. Рядом с ним бледный Гарван, задумчиво улыбаясь, подстраивал ребаб, чтобы аккомпанировать другому чтецу.

– Слушай, Овейг, – сказал Сандар, заметивший в дверях Суав, – насколько красива рабыня, которую ты хочешь купить?

Гарван задумался и собирался было что-то ответить, но, проследив за взором Сандара, осекся: он увидел у входа Суав и указал на неё:

– Как она.

– Точь-в-точь?

– Лицом нежнее, – ответил он, поднимаясь.

– Ну за неё сотни три дадут, не больше.

– Не меньше! – перебил Эрдем. – Сам подумай, если увидят, что и Гарван чистокровный торгуется, сразу захотят отбить!

– Жаль, не женщины покупают: так бы ты лицо открыл, они засмотрелись бы, торговаться забыли, а ты своё получил.

Они рассмеялись.

Суав сделала знак, чтобы Овейг подошёл: сама войти не могла на чужой двор, иначе подумали бы, что она служит не Амре, но себе.

– С чем пришла? – поинтересовался Овейг, прислонившись плечом к стене.

Суав смутилась, но быстро взяла себя в руки.

– Вот, здесь сотня суз и два ожерелья, этого должно хватить. Я не могу прийти на торги, да и никто не поверит, что это мои деньги.

Овейг задумался.

– Я не могу взять это, – после недолгого молчания произнес он. – Лучше быть в долгу перед смертными, чем перед Амрой.

У Суав перехватило дыхание. Она не могла ни слова сказать, точно кто-то накинул ей на шею удавку. Понимала жрица только одно: она рисковала жизнью, когда крала драгоценности, а теперь ей предстоит как-то их возвращать. Овейг не показался ей взволнованным, быть может, думала она, он уже забыл про Рависант. В кругу друзей, среди шума и песен, было легко забыться; крепкие вина легко растворяли прежние заботы, гасили огни старых желаний, чтобы зажечь новые.

Ничего больше не сказав Овейгу, Суав поспешила обратно в Храм. Ей нужно было что-то придумать – она это понимала –

иначе на грядущих торгах ей придется увидеть, как продают ее родную сестру.

На пороге Обители она столкнулась с суровой жрицей, закутанной в оранжевое покрывало.

– Уже вернулась? Так быстро? – сухо спросила она, приподняв бровь. – Проходи к алтарю, мне нужно с тобой поговорить. И пусть Милостивая Амра будет свидетельницей.

VII

Несмотря на то, что в Гафастане было немало чиновников, Наместнику все равно оставалось много бумажной работы. Скарпхедина она почти не тяготила: не нравилось ему только, что время на нее находилось лишь вечером, и Скарпхедину никогда не хватало света. Он внимательно читал доклады начальника Вестников, тайные послания гафастанских агентов и разбирал те прошения горожан, которые до него доходили. Рутина успокаивала, убаюкивала, настраивала мысли на грядущий сон. Сквозь распахнутые ставни в Зал Пяти Углов лилась ночная прохлада, и редкие дуновения ветра тревожили пламя свечей.

Оторвавшись от чтения, Скарпхедин поднял голову и окинул взглядом погруженное во мрак Этксе, строения которого вырисовывались за окном. Случайный отблеск привлек его внимание. Гарван пригляделся.

На крыше одного из домов можно было различить пляску пламени в костровой чаше и какие-то неясные тени, временами приближавшиеся к огню. В синеватой тьме безлунной ночи это было похоже на приношение духам Пустыни, караулящим путников и смущающим сны простых смертных. Но пески лежали неподвижно за рекой, до времени бурь было далеко, и раскаленный ветер не веял с юга, дожидаясь своего часа, назначенного Великой Дщерью.

Отблески пламени заинтересовали Скарпхедина. Он оставил дела в Зале Пяти Углов и поднялся, желая проверить, не привиделось ли ему и пламя, и тени.

На крыше он нашел Сванлауг, сидящую на плетеной циновке перед костровой чашей. На коленях у нее лежала стопка ее старых рисунков – многие из них Скарпхедин находил более чем изящно выполненными – и бросала их в огонь вместе с испорченными записями хроник. Опершись на каменное ограждение, чуть поодаль стояла Мьядвейг; ее закутанная в темные одежды фигура была почти неразличима на фоне темного неба. Помощницы нойрин, две бледные молчаливые девушки, притаились в углу, сверкая глазами, точно хищные птицы.

Конец ознакомительного фрагмента.