Заблуждение велосипеда
Шрифт:
Краснокирпичное здание конца тридцатых годов на задворках Центрального рынка и старого цирка, во дворах Самотеки, не сразу и найдешь.
Родное гестапо!
«В школе надо учиться десять лет. Десять долгих, мучительных лет», — серьезно предупредил меня брат, когда я, принятая в первый класс, прыгала от радости, что иду в школу.
Сорок два человека в классе. Муштра. Октябрятские звездочки. Для полноты ощущений с нами в классе учился японец, из-за которого нас всех особенно дрючили, чтобы мы достойно представляли
Холодное темное утро, ноябрь. По ледяной пустой улице бредут, уныло таща мешки со сменкой, октябрята, учатся мужественно переносить и терпеть свою жизнь.
Коричневое платье и черный фартук. Завтраки в буфете, воняющие одновременно чем-то недожаренным и подгоревшим.
Стенгазета, зарядка, линейка. Хор и озеленение. Прыжки через козла и пионербол. И другие свинцовые мерзости.
Когда я была в первом классе, мама уехала в турпоездку в ГДР и ЧССР, а я осталась на попечении брата и его друзей. Студенты любят после лекций пить пиво и оттягиваться на всю катушку, а тут какая-то маленькая сестра, с которой надо писать палочки и крючочки. Да какие там крючочки! Ближе к вечеру, когда мне уже пора спать, брат интересовался между делом:
— Уроки сделала?
Я садилась за стол и быстро-пребыстро, как курица лапой, корябала все эти циферки и загогулинки. В первой четверти мне поставили сплошные тройки, кроме чтения, и мама обиделась. На меня, конечно же, не на учительницу же Аврору Николаевну.
Брат со своим другом, скульптором Колей Мастеропуло, Колей Мастером или Колей-греком, как они его называли, на полном серьезе обсуждали, что надо отдать меня в Суворовское училище.
— А что, хорошо, мундирчик ей очень пойдет, — говорили они между собой в моем присутствии. — Дисцицплинка опять же.
А я верила и боялась, что они успеют отправить меня в Суворовское училище до маминого возвращения, и каюк мне.
Потом Коля придумал другой способ запугивания — сказал, что собирается на мне жениться, причем безотлагательно. Вот вернется моя мама, и он тут же, без малейшего промедления обратится к ней с этим вопросом.
— Алла Васильевна меня знает, я человек порядочный, думаю, она против не будет.
И говорил, что заставит меня целыми днями заниматься математикой и готовить обеды. Ужасная перспектива! Особенно математика.
Когда Коля, на ролях своего человека в семье, приходил в школу меня забрать, я все боялась, что он сейчас во всеуслышание скажет, что не сегодня завтра на мне женится и меня будут дразнить.
Но как-то обошлось…
Другой шуткой Коли были тараканы величиной с собаку, которые всегда приходят к маленьким девочкам, когда те мешают жить старшим братьям. Спастись от этих тараканов можно, только если бить их сковородками.
Коля недавно умер в Греции, где работал по иконописи и мозаикам.
В
Вере Ильинской неохота домой, у нее сегодня плохие оценки, дома будут ругать.
Она размышляет, куда бы ей деваться, что бы такое придумать, чтобы не ругали.
— Убегу, — решает она. — На БАМ. Там нужны рабочие руки.
— На БАМе люди болеют и умирают, — авторитетно говорю я.
— Как это? — удивляются девочки.
— Потому что плохо с продуктами и лекарствами, врачей тоже нет.
— Не привозят продукты? Почему? Далеко, что ли? — начинают рассуждать мои подруги.
— Потому что все плохо организовано и начальство ворует, — объясняю я. Вижу, что девочки сомневаются в услышанном, и добавляю: — Так мой брат говорит, а он все знает, он ужасно умный.
— Что, прям умней Смирновой? — не может допустить такого Лена Бурхина, для которой наша отличница-толстуха Оля Смирнова главный авторитет на свете.
— Какая Смирнова, она зубрит, а мой брат — гений, потому что родился с открытыми глазами. Все дети рождаются зажмуренные, а он сразу — смотрит вот так вот глазами двумя.
— Порядка нет, потому что расстрелы отменили, — высказывает убеждение, очевидно, дедушкино или бабушкино, Ира. — Вот когда Сталин…
Так беседуют, идя по Садовому, десяти-одиннадцатилетние «чикильдяйки» с булками в руках.
В школе учились и татарские ребята из окрестных, «самотечных» старых домиков, и те, кого возили со всех концов Москвы в продвинутую английскую школу. И все как-то нормально уживались, в одном классе несколько компаний, мирно сосуществующих.
Лена, Ира и бедная Вера, предчувствующая расправу, идут по Садовому дальше, а я вхожу в свой подъезд на Каретном.
Да, мне везет, меня не ругают за оценки.
Но у меня есть другие испытания.
В медучилище, где мама преподает инглиш, сегодня назначено собрание или педсовет. Мама оставаться не хочет. Еще утром, за завтраком, она строго-настрого велела мне позвонить ровно в полчетвертого в учительскую этого несчастного учебного заведения и сказать, что у меня болит живот, высокая температура и все такое.
Вот этому уже точно не поверит никто и никогда!
Мама учила меня врать.
Она называла это ложью во спасение и тренировала меня грамотно и достоверно излагать эту ложь. Она даже репетировала со мной.
И уехала на работу, в ненавистное медучилище номер шесть, к глупым невоспитанным девчонкам из неблагополучных семей.
Подходит время. Я в ужасе таращусь на телефонный аппарат и даже несколько раз снимаю трубку. Но я не могу!!! Все поймут, что я вру, и вообще, я стесняюсь.