Заблуждение велосипеда
Шрифт:
А если мы тоже пойдем за грибами в наш бывший лес? Дядя в черной форме шмальнет из «Калашникова». То-то смеху будет! Ландыши, грибочки…
Женихи мамы.
Некий Владимир Васильевич, дипломат, работавший в Египте, похожий на крупную мышь. Чрезвычайный и полномочный посол, как-то так называлась его должность. Почему-то при этих словах мама и брат заливались хохотом. Меня этот дядя называл «маленький безьян», и мама смеялась. Это было единственное, чем он мог ее позабавить.
— Володя, рядом с вами мухи дохнут. От вас просто веет скукой.
Мы с мамой пришли к Менакерам.
— Ну что, Аллочка, как живете? Замуж не собираетесь? — спросил Александр Семенович.
— Мне сделал предложение один посол, но он скучный такой, я ему пока отказала.
— Ага, понятно, послу вы сказали: «Посол вон, посол», — пошутил Александр Семенович, и мама хохотала.
В саду играла в песок маленькая, лет четырех, красивая сердитая девочка.
— Это наша внучка Маша. Мы ей не тот подарок на день рождения подарили. Этот старый дурак, — Мария Владимировна кивает на Александра Семеновича, — сказал, что надо куклу. Купили куклу. А она хотела какое-то, видите ли, платье! — возмущается она.
Про Марию Владимировну еще.
Она пригласила нас с Дашей Чухрай в гости — посмотреть, какие мы стали большие. Позднее утро, сидим у нее на кухне, пьем чай со сладостями. Выходит Андрей Александрович.
— А это, девочки, мой сын Андрюша, — вздыхая, говорит Мария Владимировна. Словно речь идет не об известнейшем актере, «суперзвезде», как сказали бы сейчас, а о каком-то двоечнике, которым мама хронически недовольна.
От смущения я не решаюсь взглянуть на него. Он присаживается к столу.
— Ну что, девочки, водку пить будете? — спрашивает он.
Даша хихикает.
Я смущаюсь еще сильней, почти страдаю оттого, что обожаемый мною актер шутит таким образом.
Потом, помню, он нас с мамой вез с дачи в Москву, подвозил, на вишневой «двушке». Супернавороченная машина для середины семидесятых.
Остановился, купил ржаные лепешки (были такие «хлебобулочные изделия» по десять копеек), и мы их грызли втроем всю дорогу. Так и осталось — вкус ржаной лепешки связан с Андреем Мироновым.
Интересно, а его тоже гнобили за то, что он из актерской семьи? Или это вошло в моду уже потом, во времена моей молодости? А Константина Аркадьевича Райкина? Вот его гнобили наверняка.
Когда мы переехали на новую дачу, Александр Семенович принес на новоселье керамическую сахарницу с сахаром и накарябанной карандашом надписью: «Шел по улице Менакер, нес Драгунскому он сахер». И устно Александр Семенович добавил что-то в том смысле, что «сахер» Драгунскому было нельзя по медицинским показаниям, и он послал Менакера с его гостинцем «на хер».
Надпись стерлась, а сахарница еще жива. Когда мы начали работать над «Яблочным вором» в Театре сатиры,
— Вот эту сахарницу, Маша, нам подарил ваш дедушка.
— Какая милость! — своим неподражаемым голосом сказала Маша.
«Яблочный вор» в Сатире, с Машей в главной роли — это торжество «исторической справедливости». Папа мой работал в этом театре перед войной, и вот мой спектакль там теперь.
Странно, но день смерти папы, годовщина шестого мая, всегда бывала одним из самых радостных, веселых дней в году.
Можно было не ходить в школу, потому что с утра ездили на Ваганьково, прибраться на могиле, положить цветы и еловый лапник. Если же школу пропускать не разрешали и ездили на кладбище без меня, то все равно здорово — приходишь из школы, а дома пахнет салатами, на кухне мама и тетя Муза стучат ножами, готовят и ругаются из-за политики.
— Муза, не притворяйся, ты же умный человек, ты все прекрасно понимаешь… Эта партия с этим слабоумным доведут нас до катастрофы… Уже довели! Ты знаешь, что за Уралом маргарин по карточкам?.. Дети в детдомах живут впроголодь!
— Просто поражаюсь, откуда ты берешь эти сведения? Это какие-то американские фальшивки! — обижается тетя Муза.
— Муза, я тебя просто уважать перестану! Вы с Мишей, два ветерана войны, со взрослыми сыновьями, ютитесь в двух комнатах, в пятиэтажке, а как живет всякая райкомовская шушера? Рядом с вашими пятиэтажаками отгрохали целое «Царское село», кто там будет жить? Номенклатура!
— Алла, я не хочу об этом говорить! — уязвленно восклицает тетя Муза.
— Вот-вот, значит, понимаешь, что вас обманывают, обворовывают…
— Алла, перестань!
И так хорошо становится от их привычной, уютной перепалки, так душевно…
Наконец все салаты выложены в блюда и чаши красивого английского сервиза с бело-синими полями, озерами и замками (мне всегда хотелось уйти туда, в эти тарелки, оказаться у озера), протерты до полной прозрачности все бокалы и рюмки, в большой комнате, папином кабинете, накрыты скатертями два сдвинутых стола, мама переоделась, пахнет духами из клетчатого флакончика, «Кристиан Диор», и стучит по квартире высокими каблуками, мечется, спеша что-то еще украсить, принести, прибрать, и вот раздается звонок в дверь…
Первым приходит кто-то из родственников, дядя Валерик или Леня с Наташей. Леня — старший сын моего папы, он старше меня на двадцать восемь лет (тоже никто не верит, что у меня такой брат). Он толстый, кудрявый и очень добрый, и Наташа тоже, только не кудрявая.
Все приходят с цветами, с конфетами и спиртным, нарядные, женщины прихорашиваются у зеркала в коридоре, кто-то закуривает. В нашей некурящей и непьющей квартире пахнет приятно и непривычно, чужими духами, сигаретами и вином.