Забота о себе
Шрифт:
Заняться духовными практиками означает вступить на путь, ведущий в неведомое, к другим способам существования. Смысл этого путешествия – в том, чтобы обрести наилучшую форму собственного бытия и позволить ей реализоваться, чтобы расцветить время своей жизни завязями смысла. Проблема, то, из-за чего человек всегда будет представлять проблему для самого себя, состоит в следующем: невозможно найти парадигму, которая могла бы стать четкой координатой для заботы о себе, поскольку поиск такой парадигмы – это работа, которая продолжается всю жизнь (Алкивиад /, 132d). В этом смысле мудрость проистекает из опыта. Так что наши дальнейшие рассуждения можно рассматривать только как указания на некоторые из множества возможных путей обретения смысла.
1. Познание внутренней жизни [40]
Заботиться
40
В оригинале название параграфа: Conoscere la vita della mente, см. прим, автора.
Когда Аристотель утверждает, что человеческое существо – это животное, имеющее дар речи , он предлагает считать сущностью человеческой природы мысль, то есть ментальную жизнь, в которой мысль и речь представляют собой одно целое. Итак, в заботе о себе «все внимание пусть должно быть обращено на разум» (Эпиктет, Руководство (Энхиридион), 41) [41] .
Помня, что у человека есть тело, и потому ментальная жизнь всегда воплощена, мы все-таки не можем не рассмотреть онтологически сущностный статус мышления. Мы созданы из мыслей, и именно в мышлении рождается качество нашего бытия. Именно в процессе мышления мы осознаем, что представляем проблему для себя самих и потому нуждаемся в заботе посредством мысли. Именно поэтому можно говорить о ноэтической сущности человеческого существа, который, существуя в языке, в мысли реализует свою уникальность и особость и делает ее заметной для других. От ментальной жизни, а именно, от ценностных критериев, которые она вырабатывает, и от смысловых планов, которые она выстраивает, зависит форма и его (человека) становление.
41
Эпиктет. Руководство, цит. соч., с. 529.
Итак, если согласиться с утверждением, что ментальная жизнь определяет человеческую сущность, то сократовский принцип «познай самого себя» можно толковать как самоанализ ментальной (внутренней) жизни.
Учитывая эти предпосылки, представляется крайне важным определить способы реализации практики самопознания. Необходимо понять, в чем должна заключаться эта практика, то есть как она должна реализовываться и на какие объекты должна быть направлена, чтобы ее можно было рассматривать в связи с заботой о себе.
Однако, прежде чем углубляться в чащу самоанализа, нужно задуматься о качестве внутренней жизни, чтобы попытаться определить проблемные стороны такого исследования – проблемные из-за своего объекта, нематериального материала, который по своей природе с трудом поддается строгому анализу, способному выделить его сущностные качества.
Обратив свой взгляд на психическую жизнь, мы замечаем, что она представляет собой непрерывной поток фактов жизненного опыта. Действительно, каждый раз, когда я мыслю, я обнаруживаю себя внутри некоей единицы опыта и замечаю, что она отличается от предыдущей, только что прожитой мною. Следовательно, познавать самого себя – значит обращать внимание на волны фактов опыта. Не случайно именно они становятся главным объектом самоанализа: ведь каждый факт выявляет главные качества личности (Stein, 2001, р. 227). Опыт, связанный с радостью за благородный поступок, означает то, что мы разделяем систему ценностей, в которой добродетели являются важнейшими составляющими жизни; опыт, связанный со злобой, указывает на другой порядок ценностей, а значит, и на другое качество личности. Поэтому, когда мы обращаем свой одухотворенный взгляд на некий опыт, объектом анализа становится не только он один, но и весь образ
Говорить о ментальной «жизни» – значит подчеркивать то, на что падает наш мысленный взор, когда мы обращаем его на наше внутреннее пространство, – это «поток сознания», становление которого являет собой непрерывный континуум (Stein, 1999а, р. 45): «нераздельный и неразделимый» процесс, в котором каждое новое явление опыта встраивается в поток и преобразует его. Когда в потоке сознательной жизни оформляется что-то новое, прошедшее не исчезает, а становится почвой, в которую это новое прорастает; иным словами, в новом сохраняется живое присутствие прошедшего, и любая вновь возникающая форма одновременно содержит в себе и новое, становящееся, и прошедшее, которое никуда не уходит. В этом потоке опыта ничего не теряется, потому что ни один прошлый опыт не умирает. Ничто не пропадает, «прошлое сохраняется и по-прежнему живо» (ibid., р. 46), ведь все, что с нами случилось, повлияло на нас, вошло в ментальную плоть и кровь. Какие-то события мы можем не помнить, не замечать их присутствия, но они здесь; другие мы ощущаем во всей их онтогенетической мощи: мы чувствуем, что они с нами и кажутся такими живыми, что пропитывают собой каждый уголок и каждое мгновение проживаемого нами настоящего. Это продолжение уже прожитого прошлого, проникающего в настоящее, может ощущаться так остро, что мешает нам по-настоящему проживать настоящее, поскольку проживаемый момент сразу же оказывается под влиянием продолжающегося жизненного опыта. Некоторые формы опыта придают настоящему положительную окраску, другие незаметно пропитывают каждый проживаемый момент страданием, затрудняя путь к ясности смысла.
Штайн говорит и о «мертвых» явлениях опыта (ibid.), но на самом деле ни один опыт в потоке становления не умирает. Он может погрузиться в глубины сознания, но не исчезает, не растворяется, не превращается в абсолютное ничто; он всегда каким-то образом существует, пусть даже незаметно для нас. Каждый опыт сохраняется в потоке, и даже опустившись на дно, всегда может вновь неожиданно подняться на поверхность, выведя нас из равновесия и окрасив настоящее в свои тона.
Если согласиться с представлением о неразрывном единстве прожитого ментального опыта (vissuti della mente) и сосуществовании прошлого и настоящего в каждой единице опыта, то любой анализ из-за своего стремления разделить этот континуум на отдельные фазы всегда будет неполным и неточным. Анализирующий внутренний взгляд не может охватить весь поток целиком, он вынужден выделять отдельные фрагменты пережитого, утрачивая целостное представление; получаемое таким образом знание оказывается неполным и упрощенным, и истина об объекте познания остается недоступной. Если бы каждый опыт был внутренне завершенным и просто механически объединенным с другими, самоанализ был бы относительно несложным делом; однако новое переплетается с прошлым, каждый новый опыт пропитан не только настоящим, в котором он разворачивается, но и прошлым, в которое он погружен.
Когда, открывая внутреннее око мышления (mente), мы различаем какое-либо убеждение, сомнение, предположение или верование, которое воцаряется во взоре, мы рискуем принять его за единый простой объект, одномерный во времени и пространстве; но на самом деле каждый элемент ментальной жизни имеет свою историю развития и распада, от которой зависит его нынешняя форма. То же самое можно сказать и об эмоциональном опыте: чувство, вырастающее в душе в тот момент, когда мы его наблюдаем, является частью непрерывного потока эмоций и переживаний, которые, даже уйдя в прошлое, наполняют собой настоящее.
Многослойная и одновременно динамичная структура любой единицы сознания проявляется, когда, обратив внимание на некое когнитивное или эмоциональное содержимое, мы чувствуем, как вдруг пробуждается другой опыт, открывая внутреннему взору восприятие множества в одном объекте. Так что самоанализ, чтобы постичь сущность внутренней жизни и по-настоящему воплотить принцип «познай самого себя», должен словно бы рентгеновским лучом проникать в слои переживаний и осмыслять результаты во временной протяженности, сопровождаемые становлением опыта.
Сложность самоанализа не только в том, что поток ментальной жизни представляет собой континуум, по отношению к которому любая попытка выделить единицу анализа приводит к чрезмерному упрощению, но и в том, что мышление являет собой пространство одновременных испытаний (Stein, 1999а, р. 47): когда взгляд пытается сосредоточиться на некоем убеждении на ландшафте сознания, он может в то же время заметить присутствие сомнений; попытавшись уловить обусловленную ситуацией эмоцию, можно обнаружить, что она возникает на фоне другого эмоционального тона, который, впрочем, не отменяет восприятия первой эмоции совершенно иного рода.