Забудь меня такой
Шрифт:
– Так что мы просто коллеги, можешь не ревновать.
– А кто тебе сказал, что я ревную?
Майя замерла на месте от неожиданности, но ее дорожная сумка уже въезжала в темное чрево рентгеновского аппарата, и женщине волей-неволей пришлось пройти вперед.
– Не ревнуешь?
– А зачем?
Карим снял свой рюкзак с черной ленты и направился к паспортному контролю.
Майя растерялась: ревность казалась ей настолько естественным проявлением неравнодушия, что полное ее отсутствие, которое сейчас демонстрировал Карим, задевало самолюбие.
– Как это зачем? Ревнуют не зачем, а потому что.
– Потому что дураки, – согласился Карим, –
– То есть как?
– Ты же не моя собственность, – сказал он, оборачиваясь к ней с легкой насмешкой, – у тебя свой путь. И с кем ты пойдешь вместе, ты будешь решать только сама.
Он пересек ограничительную линию и встал перед офицером паспортного контроля. Одновременно Майе пришлось встать перед другой кабинкой. Турецкий офицер долго вглядывался в ее лицо, сравнивая его с фотографией в паспорте, но, целиком захваченная волнением, Майя и не вспоминала, насколько ее фото теперь отличается от нее самой.
Свобода… А ей-то всегда было сладко считать, что любящий человек твердо ведет любимого за собой по жизни и не отпускает раз протянутую руку, что бы ни случилось. И, если уж на то пошло, Карим заново создал ее, а значит, в какой-то мере она действительно его собственность.
Заметив, что турецкий офицер смотрит на нее выжидательно и устало, Майя поняла, что, задумавшись, замешкалась. Она проворно сгребла со стойки свои документы и последовала за Каримом, который шел в зал ожидания, не поворачивая головы. С перебаламученной душой она созерцала его уверенно распрямленную спину, расслабленную и вместе с тем пружиняще-собранную походку. Такая осанка и такие движения – у людей, которые знают, чего хотят, и умеют этого добиваться. Они готовы противостоять любым неожиданным выпадам судьбы и, оправившись от удара, уверенно следовать выбранным путем. Эти люди не боятся жить, бороться и завоевывать, но не боятся и оставлять за спиной то, что навсегда потеряло цену. И с небывалой прежде четкостью Майя осознала, что ей никогда не сделаться частью этого человека; только его спутницей, только равной, а значит, так же сильно верящей в себя, как и он.
Она остановилась, расправила плечи и сделала глубокий вдох. Поймала взглядом свое отражение в витрине ближайшего магазина duty free и победоносно улыбнулась. Ей нечего бояться свободы. Как и во всех остальных дарах Карима, в этом нет ничего, кроме блага. Спокойными, четкими движениями Майя убирала в нагрудную сумочку свои документы и не переставала улыбаться. Да, она свободна. Молода, хороша собой, уверена в себе и свободна. Свободна для любви.
Карим почувствовал обращенный на него взгляд и обернулся. И что-то изменилось в его лице, точно он увидел другого человека. Майя дорого дала бы за то, чтобы узнать, что он думает в этот момент: восхищается, удивляется, воспринимает как должное? Он сделал шаг ей навстречу, и Майе вдруг подумалось: а ведь это первый его шаг по направлению к ней; до сих пор он вел ее за собой. Но теперь она идет своим путем, а он ступает ей навстречу по той же самой дороге… Они встретились на полпути друг к другу и, не произнося ни слова, бок о бок направились к двери, откуда им предстояло пройти на посадку.
XXХ
Неуверенно дернувшись, лифт остановился на лестничной площадке возле квартиры Глафиры.
Майя опустила свою дорожную сумку на холодный кафель и приложила руку к груди, словно пытаясь унять вдруг зашедшееся в ударах сердце. Она казалась себе полностью обессиленной, да так оно и было. Что ее ждет за этой дверью, обитой черным
Открывший ей дверь сын крепко обхватил ее руками и прижался всем телом; Майя почувствовала себя немного лучше. Она начала знакомить его с Каримом и вдруг поняла, что не знает, как представить своего спутника. Впрочем, Карим нашелся и отрекомендовал себя мальчику так:
– Мы с твоей мамой вместе исследовали одну пещеру в Каппадокии. Помнишь, ту самую, куда ты пытался залезть?
– И что вы нашли? – Никита едва не подпрыгнул на месте.
– Сейчас узнаешь. Прежде всего я хочу сказать, что твоя мама была права: без подготовки в такую пещеру забираться нельзя. Там может оказаться довольно опасно…
Майя была благодарна Кариму за то, что он занял ребенка разговором. Оставив обоих кладоискателей беседовать в коридоре, она на ватных ногах прошла в комнату Глафиры.
Старуха лежала в постели, закрыв глаза. Да, это вновь была старуха, причем гораздо более дряхлая, чем Майя помнила ее до перевоплощения. Ее лицо напоминало своим цветом то застиранное неживое, раз и навсегда потерявшее белизну белье, которым застилают больничные койки. Словно бы уже припорошенное могильной пылью… Множество морщин погребали под собою щеки, шею, подбородок; лишь лоб оставался каменно выпуклым и гладким, но и он был испещрен бесчисленными коричневыми пятнами, точно его уже одолели лишайники. А вот нос, совершенно крошечный в присутствии такого лба и такого количества морщин, показался Майе единственным, что живого еще оставалось в старухе. Маленький, беспомощный, прямо-таки детский, если бы не дряблая кожа, нос… Прилив сострадания перевернул в ней душу, хотя, казалось бы, эта душа раз и навсегда похоронила старуху.
– Глафира Дмитриевна! – едва одолевая рыдания в горле, прошептала она. – Я вернулась.
Старуха приоткрыла глаза. Как ей мучительно трудно поднимать веки! Она шевельнула губами, но голос не прозвучал. Тогда Глафира взглядом указала Майе на поильник, стоявший возле нее на тумбочке. Женщина проворно бросилась помогать, предусмотрительно приподняла старухе голову, но та, начав пить, все равно закашлялась, и кашляла долго, прежде чем наконец-то смогла произнести приветственные слова.
– Дрянь! – прохрипела Глафира.
Майя вздрогнула и отпрянула – что ни говори, она отвыкла от старухи! Несколько капель клюквенного морса пролилось из поильника на простыню прямо возле лица ее мучительницы.
– Дрянь! – уже с наслаждением повторила Глафира, опуская голову на подушку. – Ну что, довольна, что меня бросила? Довольна, довольна, мужика себе подцепила! Так это не ты его подцепила, кошка ободранная, а квартира твоя московская. Вот скажи ему сейчас, что квартира тебе не достанется, посмотришь, как быстро он удочки смотает.
Прежде чем Майя смогла прийти в себя от услышанного, в комнату зашел Карим. Он поздоровался. Старуха не ответила.
– На что в тебе польститься-то можно? – продолжала она, демонстративно повернувшись к Майе. – Ни рожи, ни кожи. Волосенки – как пух. Хоть бы ты их нарастила в парикмахерской, что ли!
– Глафира Дмитриевна, – в ужасе закричала Майя, пораженная последней фразой больше, чем всеми предыдущими унижениями, – разве вы не видите, какие у меня волосы?!
Она яростно выдернула из волос заколку (первую заколку за семнадцать лет, изящной работы, подаренную Каримом в Турции) и тряхнула волосами. Вороная грива послушно разлетелась по плечам.