Забудь свое имя…
Шрифт:
Поступая так, Феликс предупредил Розу, что это ненадолго, и не предполагал даже, насколько близок к истине. Розе довелось получить и отправить не больше пятнадцати телеграмм Люси. Последняя по счету оказалась для нее роковой. [26]
…Открытку с проявленным текстом Дорн вручил Розе в музее, где они встретились будто невзначай у стенда с индонезийскими редкостями. Открытка была в плотном конверте из секретки, который Дорн незаметно опустил в подставленную радисткой сумочку.
26
Текст телеграммы приведен в начале
Подождав ухода Розы, Дорн вернулся в контору, не надеясь увидеться с радисткой раньше следующего вечера, но она пришла утром, и по синим кругам возле глаз было ясно, что ночью она и не прилегла.
Солнце настойчиво лезло в окно, и Дорн зажмурился.
— Виктор, — почти прошептала Роза. — Все очень плохо, Виктор…
— Поссорилась с Петерсом?
— Я сяду, — сказала Роза. — Мы не поссорились… Он видел телеграмму. Так получилось…
— Как это произошло?
— Я порвала конверт. По ошибке… Я думала, что там счет из прачечной, старый счет, уже не нужный, и порвала, а потом испугалась, полезла в корзинку, и Ганс увидел его…
— Конверт?
— Он вошел, когда я склеивала клочки.
— И прочел текст?
Роза поднесла руки к щекам.
— Он никому не скажет, Виктор! Ручаюсь!.. Он просто парикмахер и не интересуется ничем, кроме кино…
«Маленькая Ева погубила Адама», — вспомнил Дорн. Совпадение? Кого имел в виду капитан из ХА?.. Роза встала.
— Скоро сеанс. Я пойду?
— Сеанса не будет, — сказал Дорн.
7
…Он бродил по Парижу, открывая его для себя заново. Заходить в метро он не решался, боясь засад на станциях; автобусные линии тоже, без сомнения, проверялись нарядами полиции и агентами контрразведки. Несколько часов он провел на Монмартре, пока не сообразил, что одет слишком элегантно для района искусств; тогда он стал спускаться к центру, избегая многолюдных улиц и придерживаясь переулков, о существовании которых прежде и не догадывался. Устав, он присаживался на мокрые скамейки под деревьями и прислушивался к своему сердцу. Страха не было, сердце билось ровно и четко, как метроном.
На набережную Сены у моста Аустерлиц, где в запасном тайнике хранились паспорта и деньги, можно было идти только вечером. Старое удостоверение и все бумаги, какие только нашлись в карманах, Поль порвал на мелкие клочки и отправил в урны. Любая случайная облава или обычная для парижского быта уличная проверка документов сулили арест, но Поль надеялся, что сумеет выкрутиться в участке, тогда как со старым удостоверением его ожидало гестапо… В захудалой, на два кресла, парикмахерской, приютившейся в тупике возле кладбища Сент-Эжени, Поль коротко постригся и подбрил брови: косые височки и набриолиненный пробор превратили его в представителя того достаточно распространенного и известного полицейским типа парижанина, на котором они, как правило, не задерживали ищущего взгляда.
В пустующем бистро Сент-Альбер обменял стофранковую кредитку на мелочь и позвонил одному из радистов, жившему в Версале. Радист ответил, и Поль повесил трубку с надеждой, что за спиной собеседника не торчали сотрудники СД. Блуждая вдоль Больших бульваров, он одного за другим обзвонил тех, кто, по его расчетам, не был арестован, и только в двух случаях услышал незнакомые голоса. Разгром, по всей вероятности, затронул центральное ядро, пощадив периферийные точки. Зная Пибера и Дюбуа, Сент-Альбер был уверен, что они будут молчать и он успеет перевести уцелевших на резервные квартиры. Следовательно,
И все-таки, каким бы тяжелым ни было положение, Поль не считал, что все потеряно, и, хотя имел приказ Центра в случае раскрытия «Симэкс» покинуть Францию, не спешил посылать через уцелевшие рации сообщение о своем отъезде. Квартира, снятая им для себя в качестве аварийной, давала серьезный шанс переждать первый этап. Когда же немцы ослабят рвение, следовало через третьих лиц попытаться воспользоваться небольшими секретными счетами в провинциальных банках, открытыми загодя в преддверии черного дня. Шифры этих счетов, кроме Поля, знал один Дюбуа…
Обдумывая перспективы, Поль как привязанный колесил вокруг Марше, не решаясь зайти на аварийную квартиру. Он снял ее сам и был уверен, что контрразведка никак не могла нащупать адрес, и все-таки не сумел заставить себя открыть дверь дома и подняться на третий этаж. Нерешительность, похожая на ту, которую испытывают дети перед порогом темной кладовой, останавливала его и гнала, прочь. Это была естественная и закономерная реакция нервов на шок, испытанный после звонка в контору, когда вместо баритона Пибера или тенора Дюбуа в мембране зашелестел обволакивающий голос конторщицы Мари. Присутствие Мари во втором кабинете, засекреченном, как спальня Синей Бороды, означало, что «Симэкс» превратилась в ловушку гестапо.
В конце концов Сент-Альбер заставил себя сделать первый шаг в сторону Шерш-Миди и, нащупав в кармане пятифранковик для консьержки, постарался больше не думать о пугающей пустоте, которую найдет в квартире…
До вечера было еще далеко, и Сент-Альбер, разбитый усталостью, не заглядывая в кабинет, прошел в спальню. В костюме и ботинках лег поверх одеяла, затянулся сигаретой и так и уснул, и проснулся от дыма, разодравшего легкие судорожным кашлем. Затоптав тлеющий коврик, Поль с тяжелой головой и слипающимися глазами добрел до крана и вымылся до пояса холодной водой.
Был час «между кошкой и собакой» — еще не вечер, но уже и не день. Без ночного пропуска, порванного вместе с удостоверением, Поль с темнотой рисковал нарваться на патруль. Обратную дорогу с набережной можно было считать прогулкой — в тайнике наряду с паспортами хранились заполненные бланки документов, гарантировавших беспрепятственный проход в любое время суток. Подумав об этом, Сент-Альбер решил идти немедленно, хотя и знал, что в такой час в зоне моста Аустерлиц не бывает безлюдно.
Набережная встретила его пронизывающим ветром. Сена, щедрая на запахи, воняла псиной; прохожие торопились, гонимые холодом и вонью, и все же Сент-Альберу пришлось добрые десять минут проторчать на ветру, делая вид, что шнурок на ботинке никак не хочет завязаться в пристойный бант. Справившись с ним, Поль оказался обладателем плоского сверточка, лежавшего дотоле в углублении парапета и потому промерзшего и влажного…
Обратный путь до квартала Марше Сент-Альбер, продрогший до основания, проделал, не задерживаясь ни на миг. От холода и волнения у него вновь тягостно и остро заныли недолеченные зубы.
Зубная боль истязала Поля всю долгую ночь и не менее долгое утро. Он провел их, сидя на полу и привалившись щекой к теплому кафелю печи. Консьержка, худая и жадная, как Гобсек, продала ему полдюжины брикетов, заломив за них цену, чудовищную даже для черного рынка. Поль заплатил, не споря, — у него не было талонов, а следовательно, и другого выхода.