Забвение пахнет корицей
Шрифт:
Он шаркает немного дальше по коридору и торжественно обводит рукой стену книг. Прикасается искривленным пальцем к одному корешку, к другому.
– Единственное, что мне пришло в голову, когда я узнал, что остался один, единственным местом, куда я мог пойти, была синагога, куда меня водили в детстве. Но она оказалась разорена. Остались только стены, оболочка, а места больше не существовало.
Замерев, я гляжу, как Оливье Берр просматривает книги. Он вынимает одну, открывает, читает что-то и возвращает ее на полку.
– Когда
– Некому, – шепотом отвечаю я.
– Pr'ecis'ement [11] . То есть, получается, их жизни утрачены дважды. Вот тогда я и начал вести собственные записи.
11
Именно так (фр.).
Оливье вытягивает с полки еще одну книгу. На сей раз у него радостно вспыхивают глаза, и он мне подмигивает. Пролистав несколько страниц, он останавливается на одной и погружается в чтение.
– Это ваши записи? – спрашиваю я.
Он кивает и показывает мне страницу, которую читает. Разлинованные страницы, пожелтевшие по краям, сплошь исписаны от руки неразборчивым почерком.
– Мои списки потерь, – поясняет Оливье и улыбается. – И находок. И истории, которые им сопутствовали.
Отступив на шаг назад, я с трепетом рассматриваю полки.
– Все эти книги – ваши архивы?
– Да.
– И вы все это сделали в одиночку? – Я не могу поверить.
– Тогда, поначалу, это помогало мне скоротать время, чем-то его заполнить, – отвечает Оливье. – Благодаря моим изысканиям я перестал предаваться горю и сумел снова начать жить. Я ежедневно ходил в синагогу, изучал их записи, разговаривал с каждым человеком, которого там встречал.
– Но как же вам удалось все это организовать в единый архив, ведь здесь же масса информации?
– Каждого, с кем я говорил, я просил назвать имена всех, кого схватили, кто пропал и кто, по их сведениям, выжил и спасся. Родственники, друзья, соседи, роли не играло. Ни одну крупицу информации я не считал слишком мелкой или недостойной внимания, insignifiante. Каждая из них представляла жизнь – оборвавшуюся или спасенную. Годами я записывал воспоминания людей, изучал и сводил их вместе, переплетая в эти тома. Шел по полученным указаниям и нередко находил людей, которым удалось выжить.
– Боже мой, – вырывается у меня.
– Каждому из тех, кто прошел лагерь, есть что вспомнить и о чем рассказать. Часто эти люди помогали
– Но почему вы не передадите эти архивы в мемориал Холокоста? – недоумеваю я.
– Они не хранят документы такого рода. У них официальные документы, государственные. А эти неофициальные. К тому же я пока не готов отдать свои книги. Хочу, чтобы они оставались здесь, со мной, ведь работа идет, добавляются все новые имена – мне важно продолжать дело своей жизни. Когда я умру, все эти книги передадут в мемориал. Надеюсь, что там им не дадут пропасть, и таким образом люди, о которых рассказывается на этих страницах, будут жить вечно.
– Это просто потрясающе, месье Берр, – взволнованно говорю я.
Он кивает и улыбается.
– Ничего особенно. Потрясающе было бы жить в мире, где не нужно составлять списки погибших.
Прежде чем я успеваю ответить, он указывает пальцем на страницу своей книги и спокойно произносит:
– Нашел.
Я смотрю на него, не понимая.
– Вашу семью, – уточняет месье Берр. У меня округляются глаза.
– Погодите, вы разыскали имена? Уже? Старик усмехается с довольным видом.
– Я столько лет живу с этими списками, что сроднился с ними. – Он прикрывает глаза на мгновение, потом сосредотачивается на открытой перед ним книге. – Семья Пикар. Dix, rue du G'en'eral Camou, septi'eme arrondissement.
– Что это значит?
– Парижский адрес вашей бабушки, – поясняет он. – Дом десять по улице генерала Каму. Я всегда старался записывать адреса. Он озорно улыбается и добавляет: – Ваша бабушка жила в прекрасном месте, под самой Эйфелевой башней.
У меня перехватывает горло.
– Что еще там сказано? Он читает сначала про себя.
– Родителей звали Альбер и Сесиль. Альбер был врачом. Детей звали Элен, Роза, Клод, Ален, Давид, Даниэль.
– Роза – это моя бабушка.
Подняв глаза от книги, Оливье Берр с улыбкой смотрит на меня.
– Тогда я должен внести изменения в свои записи.
– Почему?
– Здесь записано, что она предположительно умерла пятнадцатого июля 1942 года в Париже.
Оливье исправляет что-то на странице.
– В ту ночь она вышла из дому и, согласно моим сведениям, не вернулась. На следующий день всю ее семью забрали.
Я не могу выговорить ни слова. Просто смотрю на него и молчу.
– Шестнадцатого июля 1942 года, – продолжает месье Берр. Голос его звучит глуше. – В первый день облавы Вель-Див.
У меня пересохло горло. Я читала в Интернете об этих облавах, массовых арестах, когда было схвачено тринадцать тысяч парижан.
– Я тоже там был, – тихо говорит Оливье. – В тот день взяли и мою семью.