Забвение пахнет корицей
Шрифт:
– Ну и что? – пожимает он плечами.
– Ну, тебе не кажется, что я слишком стара? – Я подавляю желание добавить для тебя.
– А как же, уж и пенсия не за горами, – хмыкает Гэвин. Потом до него, кажется, доходит, что я не смеюсь. – Слушай, Хоуп, я прекрасно знаю, сколько тебе лет. Но какое это имеет значение?
– У тебя нет ощущения, что мы как будто из разных миров или что-то вроде того?
Он медлит с ответом.
– Хоуп, так жить невозможно. Подчиняясь всем правилам и установлениям и поступая только так, как, тебе кажется, от тебя ожидают люди, – и при этом
Я вспоминаю Мами – неужели она испытывает те же чувства? Интересно, она тоже делала всегда то, чего от нее ждали окружающие? Вышла замуж и родила потому, что тогда женщинам так полагалось? Не пожалела ли она потом?
– А как ты это узнаешь? – спрашиваю я, стараясь унять колотящееся сердце. – Я хочу сказать, как ты определяешь, по каким правилам тебе стоит жить, а по каким нет?
– Честно говоря, я не думаю, что на самом деле существуют какие-то правила. По-моему, надо просто размышлять по ходу дела, учиться на собственном опыте и стараться исправлять ошибки и двигаться вперед. Ты не согласна?
– Не знаю, – тихо говорю я. Может, он и прав. Но тогда получается, что все эти годы я жила неправильно. Я старалась все-все делать, как полагается, словно по уставу. Вышла за Роба только потому, что ждала от него ребенка. Переехала домой на Кейп только потому, что понадобилась матери. Взвалила на себя кондитерскую, так как кондитерская – наше семейное дело, и я не могла позволить ему развалиться. Отказалась от мечты стать юристом – этот план не соответствовал тому, чего от меня ждали.
Сейчас я вижу, что, следуя каждый раз по пути наименьшего сопротивления, делая то, чего ждали от меня окружающие, я, наверное, лишила себя куда большего, чем даже догадывалась. А что если в результате я и человеком стала не тем, каким могла бы, должна была бы стать? Не потерялась ли настоящая я где-то там, на том «правильном» пути? И есть ли у меня еще время на то, чтобы обдумать и исправить ошибки и начать жить по собственным правилам? Успею ли я хоть что-то спасти и вернуть ту жизнь, которая мне предназначалась?
– Может, еще не поздно, – оказывается, я произношу это вслух.
Гэвин поворачивается ко мне.
– Никогда не поздно, – просто говорит он.
В полном молчании мы доезжаем до арочного Сагоморского моста через Кейп-Кодский канал. До рассвета еще часа два, и в полной темноте на пустынном мосту мне начинает казаться, что мы одни во всем мире. На дороге больше ни единого автомобиля. На чернильной глади воды под нами отражаются огни моста и домов по обе стороны канала. Их окна тоже кажутся мне отражениями, возносящимися в небо, к звездам. Звездам Мами. Наверное, никогда в жизни я не смогу посмотреть в ночное небо, не вспомнив бабушку и бесчисленные вечера, которые она проводила у окна, любуясь восходящими звездами.
Только на шоссе I-95, на подъезде к Провиденсу, Гэвин снова подает голос.
– Как у тебя дела с кондитерской? – спрашивает он. Я подозрительно вскидываю на него глаза.
– Что ты имеешь в виду?
Покосившись на меня, он снова переключает все внимание на дорогу.
– Анни
У меня душа уходит в пятки. Я и не догадывалась, что Анни все известно. И не хотела, чтобы она узнала.
– Да так, ничего особенного, – мямлю я, не желая обсуждать неприятную тему.
Гэвин, сдержанно кивнув, смотрит прямо перед собой.
– Я не собираюсь выведывать, – говорит он. – Давно понял, что ты стараешься со всем справиться сама. Просто хочу сказать, что, если захочешь посоветоваться или обсудить, я готов. Я же знаю, как важна для тебя кондитерская.
Отвернувшись к окну, я вижу, что мы проезжаем Фолл-Ривер – в утреннем тумане город кажется каким-то индустриальным призраком.
– Видимо, я ее вот-вот потеряю, – заговариваю я спустя минуту. – Нашу кондитерскую. Потому-то Мэтт ко мне и зачастил. Был шанс, что какие-то инвесторы вложатся и спасут дело, но я, кажется, испортила все дело тем, что не вовремя уехала в Париж.
– Это Мэтт тебе так сказал? Кивнув, я опять отворачиваюсь к окну.
– Дикость какая-то, – продолжает Гэвин. – Ни один нормальный инвестор – если только он реально существует – не откажется от возможности сделать хорошие деньги только потому, что кому-то пришлось уехать на несколько дней по семейным делам. Если Мэтт тебе такое сказал, он полный идиот. Или просто вешает тебе лапшу на уши, чтобы ты чувствовала себя виноватой.
– Зачем ему это? Гэвин пожимает плечами:
– Может, он просто не такой уж хороший человек.
– Может быть, – шепчу я. Похоже, в эту категорию попадают все мужчины, которых я до сих пор выбирала.
– А что если кондитерскую и впрямь не удастся сохранить? – спрашивает Гэвин.
Некоторое время я размышляю над вопросом.
– Тогда я окончательно уверюсь, что ни на что не гожусь.
– Хоуп, если ты лишишься кондитерской, то не по своей вине, – возражает Гэвин. – Я не знаю никого, кто пахал бы больше, чем ты. Ты здесь ни при чем. Это просто экономика. Ты никак не можешь на это повлиять.
Я не соглашаюсь.
– Моя семья держала эту кондитерскую шестьдесят лет. Каких только кризисов в это время не было, а бабушка и мама смогли ее сохранить и остаться на плаву. И вот теперь она перешла ко мне, и я все разрушила.
– Ничего подобного, – убеждает Гэвин.
Но я трясу головой, не отрывая взгляда от собственных коленей.
– Я разрушаю все.
– Безумие какое-то, и ты сама это понимаешь. – Гэвин откашливается. – А вообще-то ты всегда именно этим хотела заниматься? Работать в семейной кондитерской?
Я улыбаюсь.
– Нет. Совсем даже нет. Я собиралась стать юристом. Училась на юриста в Бостоне, но, когда прошла половину обучения, оказалось, что я беременна Анни. И все изменилось. Я бросила университет, вышла за Роба и в конце концов вернулась домой, на Кейп.
– А почему ты бросила учиться? Пожимаю плечами.
– Мне казалось, что так будет правильно.
Гэвин умолкает на минуту, словно обдумывает сказанное мной.
– А ты хотела бы вернуться? Ты по-прежнему хочешь стать юристом?