Забытая Атлантида [дилогия СИ]
Шрифт:
Храм будет иметь пандусы, а в связи с отсутствием окон должны быть оставлены проемы под плоскими крышами для внутреннего освещения. Входы в храм решили делать в виде арок.
Храм обещал выглядеть красивым и многие унугцы сами добровольно включились в работу.
Забегая вперед, скажу, что жителям Унуга одного храма показалось недостаточно. Через два Больших солнечных круга они приступили к строительству второго, а затем третьего храма, которые были не менее величественны.
Вторая постройка, здание, не ставшее храмом, но превратившееся в известное в настоящемьКрасное здание, которое стало своеобразным Шумерским сенатом, будет состоять из большого двора между двумя святилищами, и иметь портик с восемью массивными колоннами из сырцового кирпича, расположенными в два ряда. Боковые стены двора, сами колонны
Третье здание-храм, размерами превышающий первый, внешне и внутри совсем будет не похож на первые два и представит собой абсолютно новый архитекторский проект: на одном из концов здания от святилища будут отходить трансепты, а посредине находится дверь, ведущая в расположенную по основной оси здания отдельную камеру. Входы, проделанные в обоих трансептах, будут вести в огромное Т-образное святилище, со всех сторон окруженное боковыми камерами. Внешние фасады будут украшены сложной резьбой, а по обеим длинным сторонам глубоко врезанные в фасад орнаментальные ниши чередоваться с лестничными клетками, иногда имевшими вход с внешней стороны здания [52] .
52
52. Археологические данные при раскопках в Варке: слой Урук-IV. около 3200 года до н. э.
Урук окружит крепостная стена, общая длина которой составит девять километров. Для всего доантичного мира четвертого тысячелетия до н. э. город Урук станет городом великих построек.
–
Глава 8
Эрешкигаль играла с мангустом, приманивая его кусочком мяса. Мангуст делал вид, что пытается схватить его, осторожно подкрадывался, но едва Эрешкигаль делала движение, намереваясь поймать его, ловко отскакивал в сторону.
Энки смотрел на игру Эрешкигаль с мангустом и давал советы по поимке мангуста.
Мангуст был ручной, обязанный охранять покой дома бога Э-Ана, охотясь за мышами, пожирателями запасов пищи и представляющих бич для местных жителей. Таких мангустов держали во многих домах, поскольку ручных кошек еще не знали.
— Здесь вообще существует рабство? — спросила Эрешкигаль Нингишзида.
Нингишзида лежал на своей постели, грыз сушеные финики и потягивал через длинную соломенную трубочку сикару, стоявшую перед ним в большом глиняном кувшине с узким горлом. Он, утомленный дневными трудами, вознаграждал себя заслуженным отдыхом.
— И, да и нет! — ответил он.
— Как это надо понимать? Рассказывай, мне интересно! — потребовала девушка.
Нингишзида выплюнул изо рта финиковую косточку и стал объяснять. Разговоры по вечерам — была единственная радость людей, не обремененных семьей в Месопотамии. Да и не только в ней. Скука — ужасающе действует на многих людей.
— Когда я впервые попал в Унуг, — стал рассказывать Нингишзида, — я сразу стал рабовладельцем: целая семья оказалась в моей воле. Женщина Нунмашда, ее дочь Нисаба, которая позже стала моей женой и ее сын Ушшум-Анна. Я в начале обрадовался. И даже возгордился. Ну как же! Я — рабовладелец! Но потом, когда осмотрелся в Унуге, понял, что рабов здесь старались не иметь по разным причинам. Раб, — он называется лу-тур — это член твоей семьи, на время конечно. Рабство здесь ограничено сроком. Только хозяин такого раба мало того, что обязан его кормить, даже когда нет работы, но и несет за него полную ответственность перед городом! Представь себе, что твой раб сжег на полях соседские посевы. Отвечать будет не он, а я! И убытки возмещать придется не ему, а тоже мне. А убить раба я не могу, покалечить его тоже не могу, колодки одеть — не могу, даже продать его не могу. Единственное, что мне дозволено, это избить его несильно палкой за проступок. А что дальше? Завтра мой раб изнасилует женщину или убьет соседа! Опять отвечать придется мне! Здесь раб — нечто вроде взятого на поруки человека, от которого нельзя требовать много. Я не могу заставить раба быть честным, заставить его трудиться от зари до зари, плохо кормить. Иначе соседи или члены его рода узнают об этом, и неприятностей с судьями-шарт не разгребешь совковой лопатой. Вообще раб сам имеет право
— Сложное здесь рабство, — согласилась Эрешкигаль.
— Даже со слугами не все так просто, — посетовал Нингишзида. — Для хозяина иной слуга или, что хуже, служанка просто наказание! Я слышал, что некий человек на базаре считал дни, когда срок службы у его должника закончится. Это местный принцип справедливости.
— Не нужно было давать в долг! — засмеялась Эрешкигаль. — Сам виноват!
— Виноват! — передразнил Нингишзида. — В чем? В том, что пожалел человека и дал ему взаймы? Рабы здесь — вроде неприкасаемых. Их стараются не трогать, не задевать, держаться от них подальше. Они имеют полную свободу, чего не скажешь про остальных людей. Рабы не имеют права только заключать сделки и создавать семью. Таков бил лу-да [53] и я не могу его изменить.
53
53. Бил лу-да (древнешумерское) — существующий нерушимый порядок.
— Какое-то неправильное, непривычное рабство, — только и смогла сказать Эрешкигаль.
— Ну и как, вы слышали где-нибудь подобное о том, что я рассказал?
— Даже трудно представить, — отозвалась Эрешкигаль. — рабство сразу рисует мне картину несчастных, изможденных от голода и работы рабов в цепях, над которыми свистит бич надсмотрщика. А тут…
— Между тем, это все, что я рассказал, правда. Я и сам удивлялся тому, что видел в Унуге.
— Ничего удивительного в этом нет, — произнес Энки, вступая в разговор. Он тоже с интересом выслушал рассказ Нингишзида. — История знает о том, что в Древнем Риме ранней республиканской эпохи рабы ели за одним столом с хозяином и тоже были если не членами его семьи, то, по крайней мере, членами его фамильного рода или трибы. Рабство лишь со временем в разных странах принимало самые уродливые различные формы.
— Какие же? — спросила Эрешкигаль, переключая внимание на Энки.
— А вы посмотрите на первых рабов в Древнем Египте, примерно 2800 года до н. э. Это были чужеземные пленники, которых изнуряли тяжелой работой за два-три месяца, а затем убивали. Раб египтянам тех лет был не нужен надолго.
— Не хотел бы я там оказаться в качестве раба, — проворчал Нингишзида.
На этом разговор про рабство прервался. В дом к ануннакам пожаловал Шу Гирбубу в сопровождении молодой девушки одетой в дорогое белое платье с желтой бахромой.
Шу Гирбубу отвесил поклон ануннакам и объяснил свой приход:
— Эта девушка из числа жриц-лукур. Шуму ее — Иннашаге. Она избрана нами — тремя санги Унуга — невестой ануннака Энки.
Эрешкигаль изучающе посмотрела на Иннашаге. Девушка видимо была хорошо осведомлена о своей привлекательной красоте и держалась, если не надменно, то, по крайней мере, с неким налетом высокомерия. Это Эрешкигаль сразу не понравилось. К тому же ей была неприятна соперница, которая хотя и невольно, но покушалась на ее чувства к ее возлюбленному человеку.
Энки, который услышал эти слова, переведенные ему Нингишзида, охватило неприятное волнение. Никто, кроме Нингишзида не знал о его любви к Эрешкигаль. Они скрывали свои отношения от местного населения, потому, что в сложной мифологии шумеров любвеобильный ануннак Энки, спавший даже со своей родной дочерью и внучкой, никогда не имел супругой Эрешкигаль.
Тут Энки сразу вспомнил, что он испытал, услышав впервые о празднике Ур-Ана в землях Альси и о той роли, которая выпала на его долю там, совсем пал духом. И едва сдержал себя от сквернословия в сторону жреца-сангу и молоденькой жрицы-лукур, которая должна была стать невестой бога.