Забытая сказка
Шрифт:
— Уйти, я уйду, но через две минуты вернусь.
После горячих споров и словесной торговли, я узнала из дальнейшего, что у красавицы прабабки родилась дочь, а так как молодой барин ее действительно любил, то решил жениться на ней, но мать его, помещица, всячески этому противилась. Во время отсутствия сына, насильно обвенчала мою прабабку Алену, так ее звали, с кем-то из дворовых, но Алена после венца тотчас же утопилась в реке. Вернувшись домой, молодой барин увез свою крошку Дочь, мою бабушку, в Москву. Почему именно в Москву — неизвестно, и кто была та добрая, богобоязненная женщина, которая ее воспитала — тоже неизвестно. Молодой барин зачах от тоски по красавице Алене и вскоре умер. Как прожила свою жизнь
— То, где и как твой отец встретился с твоей матерью, он унес с собой в могилу, а также и все, что сказала ему твоя бабушка. Я его никогда об этом не спрашивал и ничего не знаю.
Николай Николаевич умолк.
— Да, Боже тебя сохрани, — добавил он, — говорить об этом с матерью. Как ее твой отец ни убеждал, она до сих пор стыдится своего происхождения перед его знатной родней.
Я была потрясена. Трагическая фигура прабабки Алены и подвиг бабушки, отказавшейся в тридцать пять лет от всего мирского, выросли предо мною во всей своей цельности, чистоте душевной и несокрушимой воле. Тетка Евгения со всей своей красотой и знатным родом сразу потускнела, казалась ничтожеством. Я высказала свои мысли Николаю Николаевичу, и он с этого вечера целовал мне руку, прощаясь, здороваясь, или когда за что-нибудь благодарил. Хотя по этикету я знала, что руки целуют только дамам, но этот поцелуй казался каким-то отличием. Я чувствовала, что выросла в его глазах, и мое прозвище «горячая голова» с этого времени ушло в предание. Я познакомилась с чувством тщеславия, я была горда.
О фотографической карточке отца в военной форме Николай Николаевич рассказал мне следующее. По окончании военного училища, отец, по желанию родителей, вступил в Его Величества Лейб-гвардии Гусарский полк. Одновременно он встретился с моей матерью и решил жениться. Но, служа в таком привилегированном полку, это было очень трудно сделать, даже невозможно. Кажется, требовалось разрешение, чуть ли не самого Государя, отец был очень молод, а можно было жениться не раньше двадцати восьми лет. И вообще было много «но». Вышел он из полка с большими трудностями и тотчас же женился. Он поступил в Институт Путей Сообщения и вольнослушателем в Академию Художеств, которые блестяще закончил, благодаря своим незаурядным способностям и большим материальным средствам, внесенным его отцом на его имя в банк для представительства в полку. Уход из полка и женитьба, вопреки воле родителей, породили окончательный разрыв с родным домом, навсегда.
Письмо восьмое
Николай Николаевич
Этим письмом я заканчиваю главу моей жизни до двадцати двух лет, и вся она принадлежит памяти Николая Николаевича, человека большой души, большой воли, неисчерпаемой доброты, выдающегося врача-хирурга. Пусть все эти строчки будут памятью и преклонением перед его нежной, застенчивой душой, душой истинного христианина.
Николай Николаевич не мог часто бывать в церкви, но, садясь за стол, за трапезу, где бы он ни был, будь хоть званый обед, он не крадучись, не стыдясь, обязательно крестился.
Занят он бывал непрерывно. «Николай остался в «старых девах» только потому. — говорил отец, — что он никак не мог выкроить время, чтобы влюбиться и повенчаться». Да, действительно, не было свободного времени у этого человека. Днем и ночью требовалась его помощь, доступен он был всем, многих даром лечил, многих даром оперировал. И откуда только к нему ни стекались больные, из всех углов, соседних сел, деревень, даже городов. И умер он, как страж, как солдат на своем посту, смертью храбрых, смертью славных.
Хочу Вам рассказать историю о десяти крашеных яичках, которые стояли под стеклянным колпаком в его кабинете. Однажды на кухню явилась тощая крестьянка с девочкой лет пяти.
— Мне бы Миколая Миколаевича, дохтура, повидать.
Выяснилось, что она приехала за сто верст, с оказией (своей лошади не было), и привезла Николаю Николаевичу десяток яиц и фунт сметаны — все, что у нее было, все, что смогла. Оказалось, что с полгода назад, вечером, возвращаясь домой, Николай Николаевич любил иногда ходить пешком, он натолкнулся на такую сцену: на мостовой лежал мальчик лет четырнадцати, без признаков жизни. Около него собрался народ, охали, ахали:
— Вишь, сшибло мальца.
— Парой проехали по нему.
— Пьяны были, не приметили.
Николай Николаевич увез мальчика в госпиталь, прямо в операционную. Переломы рук и ног оказались легкими, а вот сердце не работало, мальчик был как мертвый. Что сделал с ним, как оживил его Николай Николаевич, не берусь описывать, из памяти выпало. Только помню, как мои родители в газете читали, что этот случай в медицине чудом назывался. Сам же Николай Николаевич никогда ничего о себе не рассказывал. И не попади этот случай в газету, никто бы так ничего и не знал.
Итак, пришедшая крестьянка была матерью этого мальчика, которого она отправила в город учиться сапожному мастерству. Ей, оставшейся одной после смерти мужа, было очень трудно прокормить двух ребят. Я знаю, что не одну сотню дал ей Николай Николаевич. Благодаря ему она смогла починить избу, купить хорошую лошадь, корову и вообще встать на ноги.
— Сына своего возьми из города, он тебе хорошим помощником будет, — сказал ей Николай Николаевич.
О том, как ошалела баба, писать не приходится. Сметану мы съели, а яички Елизавета Николаевна сварила и выкрасила. Нашли мы с ней корзиночку, положили туда разноцветные яички, закрыли стеклянным колпаком и поставили Николаю Николаевичу в кабинет.
— Да, пожалуй, это самое щедрое по ценности вознаграждение, какое я когда-либо получал, — сказал он.
Или еще такой случай. Когда мне было семь лет, Николай Николаевич всегда брал меня с собой на масленичные увеселения; катанье с горы, карусели, и обязательно Петрушка, который всегда увлекал меня, а Николай Николаевич терпеливо выстаивал рядом со мной. Кроме того, он любил катать меня на тройках на масленицу. Ведь вот находил же он время побаловать меня. Господи! Вспомнить, чего он только не делал для меня! Обо мне же говорить стыдно, черпала я безгранично не только любовь его ко мне, но и всю душу его.
Возвращаюсь к нашей прогулке. Как только мы вышли из дома, к Николаю Николаевичу подошел какой-то человек, с которым он поздоровался за руку, как со знакомым, в моей детской памяти сохранилось, как я, сидя в санях, нетерпеливо посматривала, когда этот противный дядя уйдет. Еще запомнилось, что Николай Николаевич торопливо шарил по всем своим карманам, наконец нашел бумажник, так его и отдал, только какой-то конверт вынул, потом еще отыскал кошелек и его отдал, не открывая и не считая. Затем он заторопился ко мне и на ходу крикнул: