Забытая тайна
Шрифт:
– Дам волчонку еще три месяца, а ты смотри за ним и ищи пластины, не справится – сдам в дом инвалидов, куда его девать? А ты уезжай на родину. Мне книга нужна, в ней все пути к богатству, – рассуждал старый хозяин.
– Сколько тебе, Кеша, денег-то надо? Арсений тебя и так озолотил, одни таблички древних шумеров сколько премий тебе принесли, почестей, званий! А остальные его переводы – грамотки берестяные, что ты за бугор толкнул, жадный ты, – качая головой, говорил Иваныч.
– Что бы ты понимал, деревня, денег много не бывает, – закашлялся Иннокентий Витальевич.
– Если бы не Сенька, видал бы я тебя, – выругался Иваныч, встал со стула и указал хозяину на дверь.
– Молчи, Федор, кровь на тебе, – усмехнулся тот и, шаркая ногами, поплелся в свою
Иваныч, закончив со шкафом, закрыл тяжелую железную дверь потайной комнаты и спустился вниз. Заглянул в спальню Арсения – юноша лежал неподвижно, глядя в одну точку. Дядька подошел и оглядел обожженную ногу: отек немного спал.
– Обедать будете? – ласково спросил он паренька.
– Нет, не хочу, – покачал тот головой и отвернулся к стене.
– Он больше не будет кричать, скоро поправится и уедет, – потрепав юношу по русой голове, попытался успокоить его Иваныч.
Но Арсений молчал, говорить ему не хотелось.
Обещания Иваныча были выполнены полностью – в ближайшие три дня в доме было тихо, отец не покидал спальни, только громкое покашливание нарушало тишину. Арсений тоже не выходил, сильно болела нога, волдырь лопнул, и ожоговая жидкость сочилась, не давая встать. Иваныч менял повязки и пытался успокоить парня, но Арсений плохо ел и почти совсем не спал. Глаза юноши ввалились и стали еще больше, светились, как у дикого зверя, зеленым светом, за последние дни он не проронил ни слова. В конце недели с утра во дворе загудел отцов джип и скрылся за сугробами. Немного погодя в комнату Арсения вошел Иваныч.
– Пойдемте на кухню, чаю попьем, отец уехал, дал тебе три месяца разобраться с переводами, вот папка и книга, – сказал дядька, улыбаясь.
Арсений молчал.
– Вы чего молчите? Надо поесть, ослабели совсем, ожог почти зажил. Сколько я вас знаю, на вас все заживает, как на диком звере. Да вы и не болели никогда, – рассуждал дядька, пытаясь поднять Арсения.
Юноша сел на кровать, нехотя надел рубаху, прикрыл ноги пледом, чтобы не сбить повязку на ране, и внимательно взглянул в глаза Иваныча.
– А откуда у меня на ногах эти ужасные шрамы? – вдруг неожиданно спросил он.
Иваныч съежился от силы взгляда и твердости голоса этого истощенного юноши. Казалось, что он стал на несколько сантиметров ниже.
– Я не знаю, откуда эти шрамы, когда я приехал, ваши ноги уже были такими, – робко ответил Иваныч, избегая смотреть в глаза Арсению.
Юноша замолчал, он опустил голову и покорно сел в коляску. Иваныч отвез его на кухню и стал собирать на стол к обеду. Полное равнодушие ко всему происходящему овладело Арсением, все происходящее вокруг стало безразлично, интерес к жизни пропал.
Глава 7
Так потекли дни, Иваныч не знал, что делать, Арсений молчал, не ел, не работал, почти не спал. Даже внешне он очень изменился: пустые, без единой мысли глаза, бледное лицо – вот что стало с Арсением. Большую часть времени он безразлично молчал, говорить с дядькой ему не хотелось, как не хотелось и приниматься за оставленную работу по переводу.
Дядька то принимался уговаривать его, то ругать, что было сил, но результата не было. Насильно одевал и вез на улицу, но юноша был похож на фарфоровую куклу без движения и эмоций. Так прошла неделя. В субботнее утро Иваныч тихонько приоткрыл дверь в комнату Арсения в надежде, что тот еще спит. Но юноша сидел у окна, смотря в одну точку, точно так же, как вчера его оставил дядька.
– Вы даже не ложились, что вы со мной делаете? Так и до смерти недалеко, – охал Иваныч, стараясь поймать взгляд Арсения.
Но все было бесполезно – глаза юноши были словно из зеленого хрусталя, холодные и прозрачные, они ничего не выражали. Иваныч присел на край кровати, взял тонкую влажную ладонь юноши и, глядя ему прямо в лицо, стал объяснять.
– Сенечка, пожалуйста, я очень тебя прошу, надо начинать жить нормально. Есть, спать, гулять, работать. Мне нужно уехать, у меня накопилось много дел в городе, я скоро вернусь. А вы приготовьте мне ужин, вы же можете, и, как всегда, будете
Арсений молчал, его лицо оставалось неподвижно равнодушным, он смотрел в окно, словно не слышал старого Иваныча. Еще немного посидев рядом с юношей, дядька резко поднялся, время поджимало, ему нужно было уходить.
– Я постараюсь скоро вернуться, – еще раз серьезно сказал он и вышел.
Арсений остался один, вскоре хлопнула входная дверь, и в доме все стихло. Просидев неподвижно какое-то время, Арсений подъехал к столу, достал чистый лист бумаги, размашистым почерком написал на нем несколько строк. Достал из ящика стола папку с переведенным текстом, внимательно проверил содержимое, аккуратно сложил странички и сверху положил старую книгу. Достал флешку и включил запись, мелодичный женский голос заполнил комнату, Арсений внимательно слушал, беззвучно подпевая одними губами. Затем послышался сильный шум, и голос затих, юноша выключил монитор и выехал из комнаты. Он направился в прихожую, открыл входную дверь, колючий морозный воздух заставил закашляться. Арсений оглянулся, печально посмотрел на полутемный холл, словно прощаясь, и выехал на крыльцо. Он быстро спустился по пандусу на дорожку и посмотрел по сторонам, тропинка в сад и огород была завалена снегом, и только маленькая тропка убегала к птичнику. «Коляска не пройдет», – подумал юноша. Дорога к центральным воротам была хорошо прочищена, и он направил коляску туда. Помогая колесам, он все дальше удалялся от дома, легкая рубаха от декабрьского морозца стала колом, босые ноги замерзли, и их стало пощипывать. Но Арсений не чувствовал холода, его душа давно заледенела, он ехал и ехал, подгоняемый морозным ветерком. И вот уже показались большие старые ворота на кирпичных столбах, чуть поодаль – калитка, через которую ходит Иваныч. Арсений подъехал к ней, с трудом протиснувшись, он очутился за воротами, увидел голое поле, затем лес и дорогу. «Здесь Иваныч садится на автобус», – мелькнула мысль.
Юноша направил коляску через поле к лесу, выехал на пустую автомобильную дорогу и проехал несколько метров по ней, затем свернул к обочине и, с силой перевернув коляску, кубарем скатился в кювет. Подтянувшись на руках, он сбросил коляску в канаву, так, чтобы она была незаметна с дороги. Арсений сел на снег и осмотрелся, метрах в трех от овражка росла большая разлапистая ель. Он собрал последние силы и пополз к дереву. Одежда очень быстро стала совсем мокрой и заледенела, снег прилипал к длинным русым волосам, превращая их в сосульки, на ресницах и бровях от дыхания образовался иней. Юноша полз, волоча изуродованные ноги, руки царапали колючий снег, и капельки крови, словно ягоды калины, застывали на нем. Арсений стал похож на ледяного мальчика, только синяя в клетку рубаха выделяла его на белоснежном студеном покрывале. До сосны оставалось метра два, но силы покинули его, он обмяк и затих, опустив лицо в снег – Арсений потерял сознание.
Рейсовый автобус резко затормозил на повороте, дверь распахнулась, и тонкая девичья фигурка в красной лыжной куртке выпорхнула из автобуса, как снегирек.
– Дядя Витя, вечером здесь же меня подхватишь, – бойко крикнула она вдогонку.
Водитель высунул из окна руку и показал девушке поднятый вверх большой палец в знак согласия. Катерина, проводив отъезжающий автобус взглядом, быстрым шагом пошла к старым воротам. Дойдя до калитки, девушка внимательно посмотрела на снег – глубокие ямы от протектора инвалидной коляски насторожили ее. «Куда это Арсений отправился один? Следов за коляской нет, значит, дядьки с ним не было», – рассуждала Катя, разглядывая отпечатки колес. Она дошла до трассы, след от протектора пропадал, прошло много машин и следы исчезли, девушка посмотрела по сторонам – никого. Добежав до поворота, она внимательно осмотрелась – дорога была пуста. Затем, вернувшись к автобусной остановке, решила проверить другую сторону дороги. От неожиданности Катя вздрогнула – у самой кромки леса лежало тело юноши, совсем раздетого, легкая клетчатая рубаха и синие тренировочные штаны – вот и все, что было на нем.