Забытые крылья
Шрифт:
– Немного. У меня мама всю жизнь преподавала в музыкальной школе и была концертмейстером, – сказал он, осторожно касаясь старой глянцевой крышки инструмента.
Надя взглянула на него с интересом, а Вадим резко отвернулся, чтобы скрыть неприязненную гримасу, с которой не сумел справиться.
– Но сами вы пошли в полицию? – в Светином тоне не было снобизма, с которым Прохоров часто сталкивался, и он ответил спокойно и просто:
– Да, у меня отец погиб при исполнении, когда мне было четыре года. Мама на всю жизнь осталась вдовой, а я в юности был романтиком.
Потом
– Приезжайте к нам запросто, – сказала на прощание Света и по укоренившейся европейской привычке протянула Прохорову руку для пожатия. – Лето впереди длинное, а у нас тут хорошо!
И она с гордостью оглянулась на дом и сад, в которые вложила столько сил и которые явно понравились внезапному гостю.
Вадим ждал возвращения жены, сидя на старом кожаном диване в гостиной. В самом деле, не дежурить же у калитки, поджидая, пока она покажется на дорожке от станции! Под его небольшой, мужественной лепки рукой лежал глянцевый журнал, который он не открывал до Надиного появления.
Она вошла, улыбаясь, – светлая, хрупкая, со слегка отстраненной улыбкой. Непривычные, очень красившие ее длинные серьги с дымно-серыми кристаллами покачивались, перекликаясь с оттенком Надиных глаз. В Москве Надя вообще не носила украшений, тем более – дешевой бижутерии. И платьев у нее не было, всё костюмы да джинсы. Она изменилась, и это действовало ему на нервы. В ее образе, жестах, даже в манере говорить словно проступила та девочка, с которой они в художественной школе стояли за соседними мольбертами. Присущее ей сочетание внешней хрупкости и внутренней силы снова качнулось в сторону женственности, почти забытой за годы брака. И сейчас эта женственность была уверенной и зрелой, лишающей его ощущения власти над ситуацией.
«Что у них там произошло, по дороге к станции?» – подумал Вадим и прервал сам себя, обращаясь к жене:
– Как прошлась? Не устала?
– Нет, спасибо, все хорошо, – любезно отозвалась она.
«Отлично, значит, продолжаем беседовать, как в светской гостиной», – отметил он ее невыразительную интонацию.
– Надюша, я хотел тебе показать кое-что. Вот, смотри, на сорок шестой странице, – Вадим протянул журнал, пристально глядя в лицо жены.
Она заинтересованно вскинула брови:
– Ты теперь читаешь женский глянец? – и, прошуршав страницами, охнула: – Вот это да!
Вадим засиял.
– Галерея заказала интервью к открытию выставки. Они уверены, что будет успех, вкладываются в раскрутку.
– Как здорово! Свет! Света! – Надя звонким голосом звала подругу, но ответа не было – видимо, та была занята с воспитанниками.
– Да ничего, я же оставлю журнал, потом покажешь. Скажи, ты ведь придешь на вернисаж?
– Ну разумеется, приду, что за вопрос, – улыбнулась Надя. – Я так рада за тебя, Вадька. Ты столько лет этого ждал. И ты заслужил.
– Ты тоже ждала, и ты тоже
– Но все же это твой успех, Вадим, – жена отвергла предложенную игру, и он, задетый ее ровным тоном, резко свернул с колеи благовоспитанной светской беседы:
– Слушай, а зачем все-таки приезжал этот качок?
От изумления у Нади смешно приоткрылся рот:
– Вадь, ты что, ревнуешь?
– Я еще не сошел с ума ревновать свою жену к какому-то мужлану из силовых органов, – холодно усмехнулся Вадим. – Но трудно не заметить, как все ему удивились. А ты зачем-то пошла провожать его на станцию.
– Он приезжал со мной поговорить, – Надя слегка порозовела от усилий сдержать прорывающийся смех: она не помнила, когда в последний раз муж выглядел таким нелепым, злым и неожиданно молодым. – Там кто-то дал показания, что я знакома с человеком, который пропал.
Вадим мгновенно посерьезнел и, сложив на груди руки, наклонил вперед упрямый лоб:
– Это еще что за история?
– Одна наша сотрудница собралась замуж, а ее жених пропал. И она зачем-то сказала Прохорову, что видела, как я брала у него визитку.
– Та-а-ак… Ты брала у него визитку? – Вадим высоко вздернул свои выразительные темные брови, и Надя внезапно разозлилась.
– Знаешь что? Прохоров меня спас, когда я разгребала твои проблемы. И я ему за это очень благодарна. А сегодня он не поленился приехать за город, чтобы задать мне вопросы в неформальной обстановке, а не вызывать меня в отделение. Это с его стороны очень любезно. Не понимаю, почему ты называешь его мужланом. И, пожалуйста, оставь свой прокурорский тон для каких-нибудь более подходящих случаев, – она, сама не замечая, повысила голос и размахивала руками, как будто пытаясь создать между собой и мужем преграду из мельтешащих в воздухе ладоней и пальцев.
Вадим собрался было ответить, но вместо этого глубоко вдохнул, потом медленно и шумно, картинно вздрагивая крыльями носа, выпустил воздух и тихо произнес:
– Так, хорошо. Нам обоим надо успокоиться. Надя, знаешь что? Ты давно не была дома. Давай поедем прямо сейчас. Леша с Машей ждут, им это будет полезно.
– Интересно все-таки, как твоя мама вот так взяла и уехала из дома. Работу поменяла, – Маша лежала на большом старом диване, заново обтянутом плотной тканью цвета индиго, и говорила медленно и задумчиво.
Леша, на коленях которого покоилась ее пышноволосая голова, ничего не ответил.
– Леш? – Маша помахала рукой перед его носом.
– А? Ну да. Уехала и уехала, – рассеянно отозвался он.
– Я вот пытаюсь представить, что моя мама сделала бы что-то подобное, – она выдержала паузу, – и у меня не получается… У нас в семье такого просто не может быть, понимаешь?
– Ну и хорошо, – рассеянно откликнулся Леша, наблюдая, как в саду за окном мелькает белая рубашка Светланы. Она всегда носила белые рубашки, которые так чудесно оттеняли смугло-персиковую кожу и черные, как сорочьи перья, волосы. Даже в саду она была в белом.