Забытые смертью
Шрифт:
Из писем матери и сестер он знал, как живется им в деревне. Помогал деньгами. Но отпуск откладывал, не торопясь появляться в селе, где никто не понял, почему от него навсегда уехала Ирина. Сам он не хотел говорить на эту тему. И ни одного письма не написал той, которая оставила его в друзьях на всякий случай, будто про запас.
Он ничего не знал о ней и не пытался интересоваться. К чему, считал он, искать то, что никогда ему не принадлежало.
Шли дни, месяцы, годы. И однажды в свой день рождения, о котором давно забыл, включил Серега бригадирскую «Спидолу».
Долго шарил по эфиру, пока не наткнулся на радиостанцию «Маяк». Передавали концерт по заявкам радиослушателей. Никитин включил приемник на полную громкость так, что Серега отошел подальше. И вдруг услышал:
«Своего друга Сергея Терехина поздравляет с днем рождения Ирина Пименова. Включаем запись». И в наступившей тишине тайги зазвучал знакомый голос:
«Сережа! Я не очень уверена, что ты услышишь меня. Но все ж надеюсь на чудо! А вдруг повезет? С днем рождения тебя! Где ты, отзовись! Дай знать о себе! Я всегда помню тебя! Откликнись! Прими в подарок нашу любимую с тобой песню — «Костер на снегу». Пусть она напомнит и вернет тебя», — и зазвучала забытая песня…
Глава 8. ДАНИЛА
Данилка, глянув на Сергея оторопело, головой качал. Что-то понял. Но сказать не решился, вовремя язык прикусил. И, глядя поверх мужичьих голов в тайгу, о своем задумался.
Шик… Эту кличку он получил так давно, что считал родным именем, своим лицом и биографией.
Он слушал чужую песню. Но почему она будоражит собственную душу, смущает, давит, возвращая мужика в давнее, забытое?
И снова в памяти встала дорога. Ухабистая, пыльная, как судьба, длинная, как горе.
Сколько лет было ему тогда? Пять, а может, меньше. Он шел вместе с матерью и двумя сестрами следом за повозкой, нагруженной скарбом. Вместе с ними шло много всяких людей. Чужие они были. Все уходили из деревни, кляли войну.
Данилка тогда из сил выбился и попросился в телегу. Его подсадили, и мальчишка вскоре уснул. Проснулся он от страшного грохота. Над вереницей беженцев летал самолет. Он опустился так низко, что, казалось, вот-вот зацепит головы. Люди падали на землю. Иные бросались к канаве.
Самолет сбросил две бомбы. И Данилка почувствовал, как дрогнула, будто раскололась, земля под телегой. Какая-то сила вырвала его, вместе со столбом черной пыли отшвырнула далеко в поле, на землю, дрожащую, горячую.
Мальчишка больно ударился. Испугался. И закричал изо всех сил. Звал мать. Но не увидел ее. Самолет, сделав круг, расстреливал беженцев.
Данилка ковылял по полю. К дороге, хотел найти своих. Ему было страшно.
Мать и сестер он не нашел. Лишь клочья одежды, разбросанные во все стороны. Тогда не понял, что произошло. Из длинной вереницы беженцев, уходивших от войны, в живых осталось не более десятка человек. Никто из них не смотрел на Данилку. Самим бы выжить, добраться туда, куда не пришла война.
Мальчишка долго плакал на обочине дороги. Он хотел есть. Но есть было нечего. Некому было накормить, поделиться, пожалеть ребенка,
Уцелевшие беженцы, взвалив на плечи пожитки, ушли, не оглядываясь, от жуткого места, где пахло порохом и смертью.
Данилка пошел было за ними. Но вскоре отстал. А потом и вовсе обессилел. Он смотрел на пройденный путь, ожидая, что кто-нибудь обязательно появится на дороге. Но она была пуста. Лишь густые сумерки скрывали от глаз вздыбленную дорогу, усеянную мертвыми.
Мальчишка плакал до хрипоты от страха и голода. И вдруг услышал человечьи голоса:
— Кто-то уцелел. Слышь, хнычет?
Данилка закричал. К нему подошли двое. Осветили лицо.
— Малец уцелел. Видно, родни не стало. Что делать будем?
— Да брось, отец! Своего горя полные карманы. Куда мы денемся с ним, кругом война. Самим бы не сдохнуть.
— Да ты ополоумела, дурная! Кто же живую душу в беде кидает. За него с нас Господь спросит. Не стану грех на душу брать, — вгляделся старик в лицо ребенка и сказал: — Мужика судьба послала. Помощника, кормильца. Слава Тебе, Господи, что уцелела эта жизнь, — и, взяв Данилу за руку, повел к телеге. Посадил в сено. И крикнул в темноту: — Скорей влезай, чего копаешься? Пока темно, далеко уедем.
И скоро рядом с мальчишкой села рыхлая старуха. Вся в черном. Она, покопавшись в сене, достала краюху хлеба. Отломила кусок:
— Ешь, пострел!
Данила проснулся утром от звонких птичьих голосов. Поднял голову. Увидел, что спит он в телеге, укрытый рядном. Неподалеку старик сидел на пеньке. Курил. Разговаривал с бабкой:
— К утру на месте будем. Коли всю ночь ехать без приключениев, завтра в это время далеко от всех спрячемся. Я те места хорошо помню. Они за нелюдимость и глухомань свою людьми не обживались. А нам лихолетье пережить. Только-то и надо.
— Ох, отец, как жить станем без хозяйства?
— Душу спасли. Об скотине не жалей. Что корову отняли — не беда! Жизнь оставили. Что люди забрали, Бог вернет, — говорил старик.
Когда стало темнеть, старуха укутала мальчонку. И пока он не уснул, рассказывала добрые сказки. Проснулся он от того, что его брали на руки. Не хотели будить. Но, приметив, что растревожили сон, дед опустил Данилку на ноги и сказал, смеясь:
— Не хотел на руках, топай в избу своими ногами…
Утром мальчишка проснулся от петушиного крика. Сумела бабка уговорить деда. И в старой широкой корзине привезла с собой пяток кур и голосистого петуха.
— Обживайся, Данила! В этой избе когда-то мой дед жил. Тогда он, при царе, лесником работал. Тринадцать душ детей на ноги поднял. Всех выучил. В люди вывел. Один работал. А жил как… Мой отец — ветеринарный врач, помечтать о такой жизни не мог. Троих нас на свет пустил. И лишь я в начальство выбился. Цельным бригадиром у полеводов был. Ну и что? Жопа голей, чем у свиньи. Единственного сына родили. А и его на войну забрали от нас. Хорошо, если живым воротится. А коли нет, бабка и вовсе свихнется. Хотя чего я тебе душу травлю своим горем? Ты вон какой махонький, а уже — сирота…