Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран
Шрифт:
На этот тяжелейший вызов три человека дали три почти идеально-типических ответа. На одном полюсе — Ионеско, считавший, что необходимо убедить соотечественников отказаться от абсурдного поиска их «румынскости» и наконец «отдать швартовы» и повернуться лицом к реалиям внешнего мира. Его мнение весьма категорично: «Мы должны пройти школу западных культур, причем подобная культуризация вовсе не обязательно обозначает государственной измены» [93] . Это западническое направление. На другом полюсе — Элиаде с его «почвенничеством», по сути, цеплявшийся за вечного крестьянина, за православие и «творческую энергию народа», за «традицию», поставленную на службу государственной идеологии, хотя, понятно, она могла уже и не иметь ничего общего с пространством-временем деревенского сообщества (Gemeinschaft). Центристскую позицию занимал Чоран, в какой-то мере стремившийся преодолеть противоречия двух противоположных концептов, предлагаемых его друзьями. Он соглашался с Ионеско относительно необходимости максимальной модернизации, отвергая, однако, ее либерализм. Он разделял точку зрения Элиаде относительно этноориентированной и органистической идеологии, которую, впрочем, считал необходимым очистить от архаически-крестьянских наслоений. Данный идеологический синтез естественным образом нашел выражение в революционно-консервативной политической модели. Но разве не именно путем поиска «новых синтезов» должно было, по мнению Элиаде, самоутверждаться Молодое поколение?
93
Ionesco E. Non. P. 208.
НАПРАВЛЕНИЯ ИДЕОЛОГИИ
Теснейшее переплетение культурного и национального в идеологии молодых румын; радикальный
Характерная черта исследуемой нами группы — отвращение к предшествующему поколению, к «старикам» [94] . Однако этот мятеж принимал весьма разнообразные формы. Например, у Ионеско он носил скорее полемический, чем политический характер. Его работы вызвали настоящий взрыв возмущения в литературном мире, особенно первая среди них, «Нет», которая, словно материнская клетка, породила целый ряд опусов с аналогичным названием. И неудивительно: молодой критик стремился развенчать один за другим все общепризнанные символы гордости и славы. Цель его парадоксов, его постоянного фрондирования состояла в том, чтобы вывести из себя всех, кто разделял местный литературный патриотизм; вероятно, не в последнюю очередь его собственного отца, который в его глазах был воплощением самого ограниченного шовинизма. Можно лишь представить себе эффект такой, например, фразы, как «румынская литература на 99% смешна и лишь на 1% читабельна», в среде, где успех в Европе считался важнейшим приоритетом, где к его достижению побуждала национальная гордость. Это «отцеубийственное» [95] поведение более всего напоминало сожжение чучел на Масленицу. Оно мало походило на преобладавшее у Чорана и Элиаде жесткое отношение к поколению 1848 г., обучавшемуся в Коллеж де Франс у Эдгара Кине и Жюля Мишле. Ионеско не соглашался с позицией своих друзей. Ведь те, кого Элиаде считал «старыми пройдохами», неспособными более ни на какое конструктивное предложение, — такие, как Николае Балческу и его наследники, — были отцами революции 1848 г. и являлись в Румынии символами рационализма и носителями европейского духа. Именно в борьбе с их засильем Элиаде опирался на то, что называл в «Духовном пути» «элитарной совестью» Молодого поколения [96] . По его мнению, именно по вине этих людей произошло оплодотворение румынской культуры «подозрительным семенем, французским семенем, увезенным к нам в эпоху кризиса и подражания западному духу». Так писал Элиаде в 1927 г. [97] , упрекая поколение своих родителей в том, что оно «мыслило как иностранцы» и «насмехалось над нашей несчастной румынской землей» [98] .
94
Вот какими воспоминаниями по этому поводу делился к концу 70-х годов Чоран, достаточно точно воспроизведший свои записи того времени. «Мы презирали «стариков», «маразматиков» — всех, кому перевалило за 30... Борьба отцов и детей, как нам представлялось, лежала в основе всех конфликтов, объясняла все, что происходило вокруг нас. Все молодые автоматически зачислялись нами в разряд гениев. Мне кажется, нигде и никогда подобная самонадеянность не заходила так далеко, как у нас (Mircea Eliade // Exercices d’admiration. P. 121).
95
Э. Ионеско сам употребил этот термин в статье 1937 г. «Поколение, уходящее по течению». Une g'en'eration qui s’en va a vau-l’eau. Статья была воспроизведена в сборнике En guerre contre tous, vol. 1. Bucarest, 1992. P. 94.
96
Eliade M. Vers un nouveau dilettantisme // Cuv^antul, 1927, 11 sept.
97
Eliade M. La culture // Cuv^antul, 1927, 4 Oct. P. 1.
98
Eliade M. Une g'en'eration // Cuv^antul Studentesc, 1927, 4 dec.
Новое течение, направленное против интеллектуалов и крайне враждебное прозападному и демократическому наследию духа 1848 г., в 1920-е годы совершенно естественно дополнилось культом иррационального и ненавистью к парламентаризму. Элиаде прямо заявлял об этом еще в «ориентирах» «Духовного пути»: «Ценности, триумфа которых мы добьемся, не являются порождением политэкономии, техники либо парламентаризма». Эти последние он считал «постпозитивистскими пережитками». Здесь обнаруживается второй крупный тематический раздел неоформившейся идеологии Молодого поколения. Важно подчеркнуть, что он включал многие из фундаментальных положений политкультуры европейских крайне правых. В этой идеологии смертоносному царству «достаточного разума» (Элиаде), «французского духа» (Чоран), «мертвого гуманизма XX века» (Нойка) и общего крушения идеалов Просвещения противопоставлялся восхваление реальности, риска, воспевались инстинкт, излишество, биологическое начало, жизненный порыв, превозносились страдание, этнос, аутентичность. Подобный подход Элиаде, который, как справедливо отмечал один из критиков «Духовного пути», Сербан Чокулеску, был весьма близок по духу к кругу Баррэса и Монтерлана, обозначил общим выражением «преобладание духовного» — преобладание, естественно, революционное. Частота употребления этого выражения в его румынских произведениях сопоставима лишь с частотой ностальгических упоминаний о нем в его произведениях французских. По правде говоря, это выражение было одним из самых расхожих общих мест в словаре нонконформистов и молодых европейских правых 1920-х годов.
У молодых румын пристрастие к русскому и немецкому мистицизму особенно хорошо уживалось с выраженной склонностью к экстремальным экспериментам. Увлечение ими приняло такие масштабы, что обозреватели того времени окрестили Молодое поколение «экспериментаторами», и вскоре оба названия стали употребляться на равных. Здесь также задавал тон Элиаде, начиная с 1927 г. пытавшийся увязать почерпнутую из мистической литературы концепцию прямого знания с тезисом о гносеологической ценности эксперимента. При этом он утверждал, что никакой эксперимент не может дать непосредственные и живые ощущения, если не отказываться постоянно от запретов разума и действующих моральных норм. Призывая своих соратников не бояться множить эксперименты, он писал: «Они возбуждают дух, ввергают его в небывалые ситуации, оплодотворяют его... Каждый новый эксперимент требует новых движений, новых ценностей». Элиаде подчеркивал, что речь идет о любых экспериментах, абсурдных, как алхимия, рискованных, как магия, и даже таких, которые считаются «компрометирующими». Оценим должным образом следующий список: «Гуманитаризм, футуризм, кубизм, сионизм, антисемитизм» [99] . Сочетание довольно странное, но прекрасно отражающее климат в Молодом поколении. Понятно, что Ионеско в одной из глав «Нет» не смог подавить искушение раскритиковать Элиаде и использовал столь поощряемую вождем практику насмешки над собой. «Перед нами весьма интересный случай психического отклонения, — писал он, — все психологические, социальные, интеллектуальные проявления этого человека противоречивы и депрессивны. В определенный момент (и такие моменты случались неоднократно) у него выступала на губах пена, и он ощущал странное смешение планов, ценностей, понятий». Здесь Ионеско не откажешь в проницательности. В заключение он замечает: «Элиаде хотел руководить умами, играть указующую роль для своего поколения. Он и стал указателем: крутит воздух и производит множество движений, не покидая своего места». Ионеско еще не знает об эволюции своего друга в 30-е годы, но слова его звучат пророчески: «Может быть, он и указатель, но на дороге, ведущей в никуда» [100] .
99
Eliade M. Exp'eriences // Cuv^antul, 1927, 27 sept. (Элиаде
100
Ionesco Е. Non. P. 185.
Итак, Элиаде выступал приверженцем аскетической риторики, что соответствовало его индийским интересам. У Чорана обнаруживалось не менее явное влечение к спасительному страданию, разрушающему «я». Несомненно, именно в его творчестве тема «откровений горя», одиночества и ночи носит наиболее апокалиптический характер. В книге «На вершинах отчаяния», написанной в 1932—1933 годах, он высказывался в пользу «преобразования в ничто»; в бессонные ночи он исследовал этот процесс, видя в нем наиболее доступный способ уничтожения иллюзий, на которых основывался сюжет [101] . Более того, во всех его предфашистских работах начала 30-х годов этот мотив созидающего страдания сочетался с яростным отрицанием тирании пустых форм, абстрактных категорий, логических изысков. Представление о его состоянии духа дают названия таких его статей, как «Иррациональность в жизни», «Пессимистические перспективы истории», «О кризисных состояниях», «Совесть и жизнь», «Между духовным и политическим», «Слишком много света!», «Вера и отчаяние», «Драмы существований», «Похвала пылким людям» [102] .
101
Cioran Е. Sur les cimes du d'esespoir. P., 1990. P. 14.
102
Эти статьи были собраны в двух сборниках: Cioran E. Solitude et destin. Articles 1931—1944. Bucarest, Humanitas (отбором статей в него распоряжался сам Чоран; он принял решение не публиковать все политические статьи этого периода, охватившего 1933—1941 годы, т. е. более ста страниц текста); и Cioran Е. Les R'ev'elations de la douleur, Cluj, 1990. Только публицистические работы с конца 1920-х по конец 1933 годов насчитывают примерно 300 страниц.
Поразительно трезвым взглядом смотрел на эту ницшеанско-романтическую смесь Ионеско. Он упрекал «отчаявшихся типа Эмила Чорана» в том, что они любуются своей разочарованностью, не замечая, что их сверхчеловек — смешной корнелевский герой. Совесть мучила Ионеско в неменьшей степени. Но он не любил своего отчаяния. Он отказывался стать фанатиком страдания. Идея коллективного искупления приводила его в ужас. Эти различия имеют важное значение, поскольку позволяют лучше уяснить вклад драматурга в формирование идеологии Молодого поколения, оценить, до какой степени он ее разделял, и, следовательно, понять причины, по которым будущие политические ориентиры его соратников остались ему чужды. Объяснения можно найти в более поздней его работе, написанной в 1936 г. «Это было время, — писал Ионеско, — когда объективные исследования, как нам казалось, навсегда утратили значение; когда все индивидуумы жадно стремились жить и творить; это была настоящая лавина гипертрофированных «я», сиюминутных экспериментов, желаний «жить, несмотря ни на что». Момент, когда внимание акцентировалось на наших глубоко личных несчастьях; момент безнадежности, потока, субъективности; это была победа подростков, победа эгоцентризмов, победа всех личных вещей, стремившихся стать доминирующими; победа недисциплинированности, витализма. Публиковали свои личные дневники... И даже автор этих строк, бывший подростком, покидающим свое отрочество в беспорядочном бегстве, с радостью и гордостью пережил эту экзальтацию индивидуальностей» [103] . Черты сходства вполне различимы, но контраст, даже недоразумение от этого не менее поразительны. Ведь в данном случае писатель говорит о ценностях индивидуума (они являются постоянной темой его творчества), а вовсе не о попытке покончить с ним. В начале 1930-х годов Ионеско неоднократно заявлял, что отдает предпочтение автономии, а не аутентичности, понятию, ставшему для Молодого поколения своеобразной священной коровой. Следует, однако, заметить, что по данному вопросу среди «экспериментаторов» не было полного единства.
103
Ionesco Е. в Pareri libere. № 6, 25.4.1936. P. 2.
Очистительный аскетизм Элиаде или открытие Чорана об иллюзорном характере субъективности никак не мешали им полностью подчиниться моде, введенной А. Жидом: в Румынии тех лет, как и в остальной Европе, все художественные произведения писались от первого лица, в виде дневника или исповеди. Все это не в меньшей мере свидетельствовало о несостоятельности большинства членов Молодого поколения. Эта несостоятельность позволяет объяснить легкость, с которой «лицо» уже со второй фразы без всяких сожалений политически отодвигалось на задний план, уступая место устаревшим аксессуарам буржуазного индивидуализма. По поводу же аутентичности Элиаде и Чоран сразу начали спорить, не сойдясь во мнении, следует ли относить ее к «апологии мужественности» и созданию «нового человека» (Элиаде) или же к «апологии варварства» (так была озаглавлена одна из статей Чорана начала 1933 г.). То была их первая ссора [104] . Она вскоре стихла в легионерском «синтезе».
104
Ссора разразилась на страницах журнала Discobolul в первой половине 1933 г. Элиаде, уже уповавший на создание «нового человека», над которым он считал возможным постоянно работать, опубликовал в майском номере журнала статью «Новый классицизм», где обрушился на недавно опубликованную статью Чорана, которого любезно называл «буйным негативистом». Работа Чорана называлась «Апология варварства»; в ней предлагалось «развивать в нас [румынах] все те черты, которые создают специфическую варварскую основу испанского, немецкого, русского духа, уничтожая при этом французское чувство существования».
Третьим направлением идеологии Молодого поколения явились национализм, приверженность православию и упадочническая философия. Кто мы? Откуда? Какие условия развития следует выбирать? Как сохранить нашу национальную и этническую самобытность? Необходимо подчеркнуть, что эти вопросы постоянно ставило и пыталось дать на них ответ каждое новое поколение, так что их можно считать главной осью румынской интеллектуальной жизни после 1848 г. Это великое столкновение приверженцев Старины и Новизны в 1920-е годы превратилось в единственную тему обсуждения для представителей всех научных дисциплин [105] . Молодое поколение не могло обойти его стороной.
105
Основной работой, освещающей эту большую дискуссию, и поныне остается книга Ornea Z. Traditionalisme et modernit'e dans la troisi`eme d'ecennie, Bucarest, 1980.
Национальное чувство существенной части группы начало четко проявляться именно в эти годы. Это видно прежде всего из поведения многих наиболее заметных ее представителей: всемерно изобличая политику партий, они одновременно заявляли о полной поддержке выдвинутой государством цели — унификации страны. В большой обзорной статье, посвященной своему поколению, Мирча Вулканеску определял одну из его приоритетных задач следующим образом: способствовать достижению духовного единства румын, которых в политическом отношении объединила жертва, принесенная военным поколением [106] . По мнению Вулканеску, «если молодым не удастся соединить центробежные идеалы разбросанных по всем концам страны румын в один-единственный собирательный образ румына, в котором каждый сможет узнать себя; если обрисованный Толстым и Достоевским русский тип, присущий бессарабам, и латино-кантианский тип, характерный для трансильванцев, не сольются в единое живое образование с византийско-французским типом, представляющим Старое Королевство... политическое единство этого народа подвергнется большому риску». Тем самым выдвигалась обширная программа, где открыто провозглашалась необходимость ликвидации региональных различий и культурного разнообразия как обязательное условие триумфа государственности и духовных целей. Подобная ориентация представлялась тем более опасной, что породившая ее историческая эпоха определяла ее высшую законность. Вулканеску уточняет: «Никогда прежде поколение не ставило себе задач самостоятельно. Наша задача порождена требованиями эпохи и потребностями общества...» [107]
106
Vulcanescu M. G'en'eration // Criterion. № 3-4. 1934. P. 6.
107
Ibid. P. 6.