Забытый грех
Шрифт:
– На этот раз звонили соседи нервного гражданина. Они сообщили, что какая-то птица, предположительно ворона, истошно кричала всю ночь, не давая спать. А когда они подошли утром к квартире, из которой раздавалось карканье, то увидели странное отверстие на месте «глазка», и на стук в дверь никто не отзывался.
Квартиру вскрыли, нашли измученную страхом птицу и труп молодого мужчины с огнестрельным ранением. Убитым оказался тот самый гражданин, который неоднократно сообщал в милицию о случаях покушений на него. Так вот, мы проверили. Он – двоюродный брат убитого в начале
Лямзин долго молчал, и только желваки играли у него на лице. Потом он с хрустом сломал линейку, которую крутил в руках, и со злостью отбросил обломки.
– Еще что-нибудь есть?
– Да. На двери квартиры убитого мелом написано слово «Invidia».
– Зависть! Четвертый смертный грех. Вот он, новый труп, – простонал Лямзин. Он встал и заметался по кабинету. – Ты хоть понимаешь, что убийца был почти у нас в руках? Господи, как же я не терплю таких обормотов-ленивцев, которые не дают себе труда ни во что вникнуть! Они просиживают штаны сначала в школе, потом в институте, потом на работе, и им на все НА-ПЛЕ-ВАТЬ! Понимаешь, им все фиолетово, по барабану, как говорит сегодняшняя молодежь. Равнодушие – вот бедствие современного мира! Ну что им стоило ответственнее отнестись к своей работе. Ведь могли бы предотвратить убийство и задержать опасного преступника.
– Осматривать квартиру, где он проживал, будете?
– Да! И немедленно.
Совсем крошечная квартирка, похожая на скворечник, находилась под самой крышей девятиэтажного дома. Выкрашенная в желтый цвет прихожая, в которой трудно развернуться и одному, совмещенный санузел с поддоном для душа вместо ванной, миниатюрная кухня и комната метров десять-двенадцать. Убитый лежал ногами к входной двери, но как-то странно изогнувшись. Похоже было, что ноги его отодвинули для того, чтобы открыть дверь.
– Посмотрите, Эдуард Петрович, – Дамир кивнул на входную дверь. На внутренней ее стороне, шеренгой сверху вниз шли замки, а посередине поселилась большая массивная задвижка. – Он очень чего-то боялся.
– Точнее, кого-то, – мрачно уточнил Лямзин. – Что еще о нем известно, выяснили его связи?
– Его отец – известный наркобарон Малик, полгода назад был взят с поличным, когда перевозил товар на пять миллионов долларов, но он бежал. Ныне скрывается от правосудия. Дядя Азура занимается якобы легальным бизнесом, возит грузовиками южные фрукты и орехи в Москву. Он давно на заметке у наркоконтроля, но никаких доказательств его причастности к наркобизнесу нет.
– Квартира чья?
– Азура. Куплена его отцом больше пяти лет назад.
– С кем он жил?
– Вроде бы один.
– Дамир, что значит – вроде бы?! – возмутился Лямзин. – Давай по существу.
– Простите, Эдуард Петрович, я не так выразился. Жил он один, но есть женщина – два раза в неделю приходила, убирала квартиру, стирала, иногда готовила. Так вот, похоже, у них были личные взаимоотношения.
– Почему – похоже? Она что, ничего не говорит?
– Она отказывается, уверяет, что только хозяйство вела. Но мне кажется, просто боится признаться. А убивается по Азуру сильно, прям лица на ней
– Я хочу с ней поговорить.
– Будет сделано. – Дамир сразу отправился выполнять поручение.
Лямзин пошел вслед за ним, но у самого выхода остановился. Он и сам не мог сказать, что заставило его посмотреть наверх, будто толкнуло нечто. Поднял голову и прямо под притолокой увидел маленькую самодельную куколку в пестром национальном халате и белой чалме. Куколка-оберег была приколота к двери кордом – традиционным таджикским ножом с рукояткой, украшенной яркими самоцветами. Но как-то нелепо – острой частью лезвия вверх. Еще до конца не осознавая зачем, Лямзин надел на руку резиновую перчатку и аккуратно, чтобы не смазать отпечатков, если они есть, выдернул из двери нож. Потом вместе с куклой убрал его в пакет и плотно закрыл.
После этого вышел в подъезд, чтобы еще раз осмотреться. Обычная типовая девятиэтажка с мрачновато выкрашенными стенами, железной сетчатой дверью, ведущей на чердак, и жутким запахом в подъезде. Лифт, как и во многих таких домах, останавливался между этажами.
Наверное, у Лямзина было столь красноречивое выражение лица, что пожилая женщина, которая приехала в лифте, обернулась и сказала:
– Это из мусоропровода воняет. Не убирают, крыс развели, вот и дышать нечем.
– А чего не жалуетесь?
– Так жаловались. Что толку? Одного убрали, другой пришел. И все равно грязно.
– Простите, вас как зовут?
– Людмила Васильевна я. Можно просто – Васильевна.
– Скажите, Людмила Васильевна, вы жильца из семьдесят второй квартиры хорошо знали?
– Это из которой? – Она надвинула на нос очки и подслеповато прищурилась, соображая. – Ага, вон та, значит, желтая. Верки-декабристки бывшая.
– Декабристка – это фамилия? – удивился Лямзин.
– Да нет! – женщина махнула рукой и засмеялась. – Она все к мужу на Север моталась, а потом квартиру продала, да и вовсе переехала к нему жить. Вот ее так и прозвали. А фамилия у нее Сидельникова.
– Хорошо, а о парне из этой квартиры вы что-нибудь слышали? Ну, может, разговаривали с ним когда или кто из соседей жаловался?
– Да тихий он был, незаметный. Про таких говорят – воды не замутит. Хотя… постой, постой… – Она наморщила лоб и, подумав, многозначительно произнесла: – Был! Был один случай! Да что мы с тобой здесь стоим, пойдем-ка ко мне. Я все тебе по порядку расскажу.
Они отошли от дверей кабины и поднялись вверх – на девятый этаж. Свидетелем Людмила Васильевна оказалась ценным: ее дверь располагалась как раз напротив двери Азура.
Тонкие занавесочки на чистенькой кухне, герани на окнах и волшебный, неповторимый запах домашних пирожков с курагой. Лямзин принюхался и не удержался, сглотнул слюну.
– У вас сказочно пахнет домашней выпечкой, – похвалил он хозяйку. – Обожаю пирожки но, к сожалению, не умею готовить. А то бы каждый день их пек.
– А тебе и не надо, – нарочито ворчливо сказала она. – Не мужское это дело. Я вот сейчас чайку вскипячу, и мы с булочками с маком да с пирожочками его и попьем.