Забытый князь

Торубаров Юрий Дмитриевич

Ягайло резко поднялся. Облокотившись кулаками на стол, он по-бычьи наклонил голову и проговорил:

– Твой отец, как и дед, поднял на меня руку. Ты знаешь ли о том, что они пленили меня?

– Но они не держали тебя в темнице и отпустили в твой удел. А ты, – она говорила быстро, обида сжимала ее горло, – хитростью захватил их обоих. Не без твоей помощи был убит мой дед. А мой отец бежал, но он вернется…

– Пошла вон, – завопил Ягайло и ударил по столу кулаком.

Когда Софья выскочила за дверь, силы оставили ее, и она прислонилась к стене: «Вот дура! И

зачем я ему все это сказала? Он бросит мня в яму. Ну и пусть. А я все сказала, что о нем думала. Пусть знает…».

У нее ничего не отобрали, дали теплую комнату, вернули Устинью. Но она почувствовала, что кто-то стал следить за каждым ее шагом.

Их разговор слышала мать Ягайло, Иулиания. Как только Ягайло остался один, она вошла к нему.

– Сын мой, я знаю, что в душе твоей пылает жажда мести. Умерь свой пыл. Вся борьба еще впереди. Дело можно кончить и миром. Но если с Софьей что-то случится, вот тут ее отец станет для тебя не врагом, а зверем. Зачем тебе это?

Сын послушал мать, которая когда-то выплакала для него корону великого князя. И Софья получила разрешение покидать стены замка, но за ней продолжали по пятам ходить люди ее дяди.

Глава 5

Караван с пленниками, захваченными еще зимой людьми Едигея, наконец прибыл в Сарай. Изможденные, в рваных одеждах, босые, брели они по раскаленной земле татарской столицы. Их усталые глаза безразлично скользили по белоснежным стенам дворцов, по толпе взирающих на них людей. Среди любопытных были мужики, которые присматривали для будущей покупки пленных женщин. Но, не найдя достойного «товара», их взгляды ни на ком не задержались. И вот появились последние пленницы. Многие подметили высокую девушку. Несмотря на тяжесть испытаний, она не потеряла своей обаятельности. Стройна, с развитыми в меру бедрами, тонкой талией, она приковывала взгляды почитателей женского пола. А когда дева подняла голову и взглянула выразительными глазами на толпу, многие даже крякнули. И у них в голове тотчас мелькнуло: «Куплю».

Но хозяин всех увел в свой аул на откорм, чтобы «товар» приобрел вид. Все ждали, когда состоится торг. Когда же их наконец вывели на рынок, ее среди пленниц не было. Сын хозяина, заметив красавицу, взял к себе во дворец. Там ей создали «царскую» жизнь. Молодой организм быстро помог ей набраться сил. И вот однажды молодой хозяин велел привести вечером ее к нему. Но она оказалась дикой серной, нет… хуже, тигрицей. Она вцепилась руками в его жирное лицо, а зубы впились в плечо. Он едва оторвал деву от себя и закричал на весь дворец, чтобы ее бросили в яму.

– А завтра – казнить, – кричал он, пока лекарь лечил его раны.

Но утром он одумался, решив, что смерть для нее будет легким наказанием, а надо придумать что-то такое, чтобы она сама на коленях приползла к нему с мольбой о прощении.

Долго думали и придумали: ее заставили носить воду в бадьях с реки на конюшню. Две бадьи на коромысле и одна в руке. С такой тяжестью, под палящим солнцем, она должна подниматься по крутому берегу, а потом идти открытым полем. На реке почти всегда собиралось много рыбаков. Чего только

она не услышала в свой адрес.

В один из таких дней среди рыбаков появился детина, прозвище которого было Алберда. Его и уважали, и боялись. Уважали за то, что он был непобедимым кулацким бойцом. Откуда эта мода взялась в Сарае, трудно сказать. Скорее всего, ее привезли сюда пленные новгородцы, где эти бои были нормой городской жизни. На них многие пробивали себе дорогу наверх. Его побаивались, помня, как он отделал одного наглеца, который под предлогом, что старый Захар ловил рыбу на его прикорме, отнял у бедняги весь улов. Многие тогда завозмущались, а Алберда молча подошел к нему и так приложил, что тот, отлетев на десяток шагов, еле поднялся. А Алберда взял у Захара плетенку и высыпал туда рыбу.

– А ето не все мое, – вопросительно глядя на парня, произнес Захар, держа большую рыбину в руках.

– Отдай ему. – Он кивнул на мужика, который продолжал отряхиваться и снимать с одежды колючки.

Рыбалка шла своим чередом, клев был хороший, пока не появилась эта рабыня. Алберда, увлеченный клевом, ни на кого не обращал внимания. Но кто-то из рыбаков окликнул его и показал взглядом на берег. Девушка, набрав воду в бадьи, в это время поднималась наверх.

– Эх, ножки-то каки! – послышались голоса.

А у Алберда задергалась удочка, и он вытащил огромную стерлядь, фунтов на десять. Рыбаки, увидев такую добычу, кто от души, кто со скрытой завистью поздравляли рыбака. Это увлекло. На второй день он появился опять. И никакие возгласы рыбаков по адресу рабыни его не отвлекали от дел.

Но вскоре клев как обрезало, и появилась возможность взглянуть на бережок. Глаз у него был остер и зорок, и он увидел деву. Скользнув безразличным взглядом по ее стройной фигуре, он остановил взор на огромной чайке, которая важно, как хозяйка, расхаживала по берегу. Тут стали раздаваться голоса, что, мол, зазря сидеть, пошли по избам и стали сматывать удицы. То же сделал и Алберда.

Они встретились: девушка и Алберда, когда он поднимался, а она спускалась по крутому берегу. Ее большие глаза, наполненные печалью, тотчас опустились, и она прошла мимо, а у него что-то шевельнулось в груди.

Прошло несколько дней и пронесся слух, что рыба вернулась, и клев возобновился. Поторопился на реку и Алберда. Но рыбалка уже не так захватывала его. Помимо воли глаза частенько украдкой пялились на берег. Он следил, как девушка, войдя в реку, слегка приподнимала подол и черпала воду, а потом, изгибаясь под тяжестью, поднималась по крутому берегу.

И вот однажды с ней случилась беда. С утра моросил дождичек, и глинистая тропинка стала скользкой. Как рабыня ни старалась удержаться, ей это не удалось. Она полетела кубарем вслед за своими ведрами. Раздался дружный смех. Но кто-то быстро забил веслами. Это был Алберда. Он с такой скоростью разогнал свою ладью, что она чуть ли не полностью выскочила на сушу. Он помог девушке подняться, набрал воду и вынес бадьи наверх. Когда возвращался на место, услышал смешки. Он так посмотрел на весельчаков, что у них пропала охота смеяться.