Забытый плен, или Роман с тенью
Шрифт:
Размноженная гостья старательно жевала «Птичье молоко» и запивала торт чаем, избегая смотреть на хозяина. Она случайно оказалась чужой среди своих, когда невольно услышала слова, предназначенные не для посторонних ушей.
– Спасибо, Тимофей Иванович, пойду, поздно уже.
– Подожди, сейчас вызову такси, самолично тебя посажу, и поедешь. Но даже тогда не говори мне «спасибо», это я должен тебя благодарить, понятно? – Он выудил из-за телефонного аппарата записную книжку, нацепил очки и зашелестел потрепанными листками с едва заметными буквами по краям. – Ага, есть!
Заказ приняли без слов, обещали в течение часа выполнить. Этого времени хватило с лихвой, чтобы договориться о том, с чего круто изменится жизнь сговорчивой гостьи...
Поставив
Глава 6
«Если Богом быть трудно, то каково – человеком? Вникать в чужие проблемы, чем-то жертвовать, куда-то бежать, рвать нервы, как постромки, ждать, догонять, сражаться, ловчить – не лучше ли разом послать вся и всех к черту? Махнуть за тридевять земель, развалиться под пальмой на горячем песке, вздремнуть под беззубый бубнеж океана, запереться в бунгало с парой-тройкой мулаток... Что за бред с утра лезет в голову!»
Андрей Ильич досадливо поморщился, нажал указательным пальцем серую кнопку. В дверном проеме нарисовалась изящная фигурка. Облегающий черный костюм с мини-юбкой, тонкие лодыжки, зазывные коленки, осиная талия и вопросительный взгляд – когда Егорин, наконец, угомонится подсовывать таких?
– Кофе, да покрепче, – приказал хмурый босс и недовольно бросил вслед: – Оделась бы поприличней, здесь офис, а не кабак.
Девица послушно кивнула и, зацепившись каблуком о порог, коряво вывалилась за дверь. Лебедев со вздохом уткнулся в компьютер. Потом откинулся на спинку рабочего кресла, окинул взглядом огромный письменный стол, занимавший добрую часть кабинета. Карандаши не заточены, чистой бумаги кот наплакал, отрывной календарь на вчерашнем числе – бедлам, при Вере Федоровне немыслимо было представить такое. Прежняя секретарша молилась на шефа, готовая загрызть любого, кто выкажет непочтение ее божеству и оставит здесь хоть пылинку. Субтильное создание росточком с мизинец, громоподобным голосом, темным пушком над верхней губой и в неизменном брючном костюме являлось на работу задолго до прихода начальника. Не спуская с уборщицы глаз, Вера строго контролировала беднягу, требуя наведения идеального порядка. Тыкала носом в не стертую пыль, принуждала протирать ежедневно подоконники и плетеную корзину для мусора, драить до блеска паркет, чистить ковер – заставляла вылизывать каждый сантиметр высочайшего кабинета. Уборщицы ненавидели усатую стерву, но за место держались: в «Оле-фарме» платили прилично. Не допускалась обслуга со шваброй и тряпкой лишь к лебедевскому столу, куда с трепетом позволяла себе подходить только Вера. Тут бездетная помощница давала волю своим нереализованным материнским инстинктам, обласкивая заботой дубовый стол, точно дитя. Любовно и бережно протирала кусочком белой фланели столешницу, которой касались властные руки, опускалась на колени и нежно проводила мягкой тканью по точеным ножкам, умильно обмахивала лоскутком компьютерный экран, внимательно проверяла отрывной календарь, приводя в соответствие нужную дату, с особым рвением точила карандаши. Вера Федоровна непонятно каким чутьем мгновенно распознала тайную слабость безгрешного шефа к простым карандашам и здесь попала в десятку. Эти неказистые деревянные палочки, начиненные графитом, полюбились Лебедеву с соплей, с того дня, когда пятилетний Андрюша откопал во дворе карандашный огрызок со
– Нельзя подбирать на улице всякую дрянь, тем более – приносить в дом, – строго выговаривала она ребенку, намыливая исчерканные ладошки. – Три мылом как следует, не то будут болячки.
Болячек в жизни Андрея оказалось немало, но ни одну из них не принес карандаш. Напротив, первая находка с бесславной кончиной родила привычку поступать вопреки, не доверяться другим, особенно близким, воспитала умение ждать. Последнее реализовало себя в ту минуту, когда отец подарил сыну целую коробку цветных карандашей, уложенных в два ряда друг над другом.
– Малюй от души, Андрюха, – улыбался отец, вручая подарок. – А вырастешь, прежде чем что-то сказать, всегда думай, но лучше ничего не говори, просто записывай мысли карандашом. Карандаш с резинкой легко заметают следы.
– Как? – не понял счастливый пятилетка, крепко прижимая сокровище к груди.
– Вырастешь – поймешь, – ухмыльнулся отец.
Понимание отцовских слов пришло гораздо позже, спустя семь лет, в тот день, когда старший Лебедев признался жене, что давно любит другую, собрал чемодан и ушел, оставив сына с матерью и внезапным осознанием непрочности мира...
В открывшуюся дверь протиснулась девица с подносом на вытянутых руках. Мельхиоровый кофейник, фарфоровые чашка с блюдцем, вазочка с печеньем, подсушенный хлеб в плетеной корзинке, розовеет семга, желтеет сыр, и над всем – высунутый от усердия кончик языка. Секретарша просеменила к президентской персоне, опустила перед важным носом поднос, протянула правую руку к плетенке.
– Что вы собираетесь делать?
– Тосты хочу подать.
– В рот? – Андрей Ильич не посчитал нужным сдержать раздражение. Девица покраснела. Лебедев вдруг представил, как свирепеет покойная Вера, наблюдая с небес за бестолковостью жалких преемниц. – Вы какой день работаете у нас?
– Первый.
– Если на второй не поймете, что в этот кабинет не входят без стука, придется с вами расстаться – это первое. Второе – никогда не приближайтесь так близко, не выношу бесцеремонность. И третье – умейте слушать, я просил только кофе, заберите поднос. – Глаза с накрашенными ресницами повлажнели, из левого приготовилась пролиться на нос крупная капля. – Рыданий не терплю, эмоции оставляйте дома. Здесь работают, а не слезы льют. Я изъясняюсь понятно?
– Да, Андрей Ильич, – безропотно кивнула новенькая и ухватилась за ручку кофейника.
– Я сам. – Недовольный босс наполнил чашку, отодвинул поднос. – Уберите. И вызовите ко мне Моисеева, срочно.
– Он в приемной, – пролепетала секретарша.
– Через три минуты пригласите. Это время меня не беспокоить.
Когда бесшумно закрылась дверь, Лебедев отставил нетронутый кофе, пробежал глазами знакомый до последней буквы семеновский отчет, вздохнул, бросил взгляд на часы. Еще полторы минуты, хватит на чашку кофе.
Ровно через три минуты раздался предупредительный вежливый стук, дверь распахнулась, и в кабинет вкатился благообразный колобок лет шестидесяти. Легкая, не по годам, походка, лысый, с иголочки одет, светящийся радостью, гладкий, короткие кривоватые ножки, пухлые ручки, ласковые темные глазки и неожиданно крупный горбатый нос, хищно нависший над верхней губой, – Моисеев Семен Львович, бессменный финансовый директор холдинга, родной дядя Аркадия Олевского, первой из трех букв в звонкой аббревиатуре «ОЛЕ».
В восемьдесят восьмом, когда стало разрешено, что прежде было под запретом, скромный бухгалтер ссудил любимого племянника и пару его друзей кругленькой суммой, предложив новоиспеченным фармацевтам создать кооператив.
– Наступает ваше время, – убеждал Семен Львович под оранжевым абажуром с кистями, – время молодых, так, Софа? – Любовно хлопнул он по пышному заду свою половину, подарившую мужу трех дочерей. – И наше стариковское дело – подсказать правильный выбор. А деньги вернете, когда разбогатеете, так, Софа? – Молчаливая хозяйка в ответ улыбалась и подкладывала оголодавшим гостям форшмак. Согласно кивая, те наворачивали угощение впрок да перемигивались между собой.