Забытый плен, или Роман с тенью

Лунина Татьяна

... Дом встретил ванильным ароматом, просочившимся в каждую щель, Дюком Эллингтоном [1] и мерцанием свечей, придающим всему волнующий, праздничный вид. Не дом – райские кущи, из которых внезапно потянуло сбежать. Хозяину было не до интима и торжества, вполне бы хватило бадьи крепчайшего кофе да пары дежурных бутербродов, способных заставить активнее трепыхаться серые клетки. Выжатый как лимон Лебедев собирался освежиться под душем, запереться в кабинете с кофейником и думать. До одури, до прочистки мозгов, до рассвета, хоть до чертиков – пока не придет решение. Расстегивая на ходу пиджак, он направился мимо сияющей огоньками столовой к себе в кабинет,

лелея наивную мечту проскочить оттуда незамеченным в ванную.

1

Эдуард Эллингтон, американский пианист, композитор, руководитель джаз-банда.

– Андрюша, – выросла на пути осточертевшая гостья, возомнившая себя здесь хозяйкой, – привет, милый! Переодевайся быстрее и спускайся в столовую, будем ужинать. Я приготовила потрясающую семгу и испекла твой любимый яблочный пирог. – Татьяна смотрелась именинницей и выглядела настоящей красоткой. Пышные волосы, гладкая кожа, лучистые глаза, матовые жемчужины на открытой шее, новое платье – бери не хочу. В другое время он и взял бы, но сейчас ему было не до жарких объятий. – Лебедев, – бездонные синие глаза вперились в хмурую физиономию, – прошу тебя: удели мне полчаса своего драгоценного времени. Мы оба – деловые люди и знаем цену каждой минуте, но дороже просто жизни ничего в этом мире нет, честно. – Она подняла правую руку и нежно провела кончиками пальцев по лебедевской щеке. – Послушай, если у тебя неприятности, я постараюсь их взять на себя, если радость – оставлю тебе. Хочешь – буду молчать, хочешь – наговорю всяких приятных слов. Только, Лебедев, не оставляй меня одну. Мне просто необходимо позарез быть сейчас рядом с тобой, вот так. – Она залихватски чиркнула себя ребром ладони по подбородку, явно подражая кому-то из гангстеров, которых насмотрелась по ящику в своих крутых Штатах. Такой лирики от ироничной Таньки Лебедев не ожидал.

– Хорошо, – сдался он, – только приму душ.

Под бьющими струйками Андрей удивлялся собственной мягкотелости, от которой вечно один только вред.

...И все-таки женщину создавал Господь, а если черт и подмешивал что-то в сырье, то делал это тайком и понемногу. Лебедев был благодарен Татьяне, не позволившей запереться наедине с мрачными мыслями. Ясность ума не всегда добывается пыткой, иногда мозги лучше прочистить лаской. Слушая вполуха ненавязчивый рассказ о проблемном оптическом бизнесе, расслабленный хозяин неожиданно для себя признал, что с появлением блондинистой гостьи его жизнь изменилась к лучшему. Исчезло напряжение, перестали мучить бессонница, наивные бредни, уходили в прошлое глаза за колесами и нелепая челка. Поговорку «от добра добра не ищут» не зря придумали умные люди – для дурней, которые силятся спорить с судьбой, бестолково отпихивая ее нечаянный дар.

– Лебедев, – негромко окликнул мягкий голос, – что я сейчас произнесла?

– Взяла кассиршу взамен сбежавшей после погрома.

– Молодец, тебя голыми руками не возьмешь!

– Вот уж если и брать, так именно голыми, – возразил он, поднимаясь со стула. – Все, Танюха, спасибо за ужин, я пошел работать. Мне еще уйму всего продумать, а ты без нужды меня расслабляешь.

– Сядь, пожалуйста, мне необходимо тебе кое-что сказать. – Новые, незнакомые нотки в голосе заставили опуститься на полосатый атлас итальянского стула. – Только очень тебя прошу не делать из моих слов никаких выводов, абсолютно никаких. Просто ты единственно близкий для меня человек, можно сказать, ближе нет никого... Я хочу поделиться с тобой своей радостью. – Татьяна собралась с силами и долбанула колуном по голове: – Я беременна, Андрей.

Он вытаращился на безумную бабу.

– Сколько?

– Без трех дней двенадцать недель. Чтобы развеять все иллюзии, скажу: беременность, как и твое отцовство,

сомнению не подлежат. За что тебе огромное, Андрюша, спасибо. Но не пытайся давать мне затасканный совет, я его не приму никогда. И еще, – она в упор смотрела на растерянного Лебедева, – не вздумай брать на себя хоть малую толику ответственности за то, что случилось, тем более чувствовать себя передо мной в долгу. Сажать в долговую яму не стану, я не кредитор, ты не растратчик. – Татьяна поднялась из-за стола. – Спокойной ночи, Андрюша! Я уберу посуду.

– Свари мне кофе, если не трудно. И побольше.

Прочистил мозги не кофе – семеновский звонок.

– Добрый вечер, Андрей Ильич! Семенов беспокоит.

– Слушаю.

– Я по поводу джипа. Машина в угоне, хозяин в ярости, заявление владельца иномарки в милиции.

– И что?

– Ребята нащупали кое-что, но пока говорить рановато. Хотя и секрета нет никакого.

– Тогда не тяни.

– Собачник один повел среди ночи выгуливать пса и наткнулся у дома на джип. Старик оказался бывшим военным, проявил бдительность: запомнил номер и водилу. Описал довольно точно.

– Отлично, Кирилыч!

– Это еще не все. Старикану явно не давали покоя лавры Штирлица, он возомнил себя разведчиком и незаметно пошарил вокруг, пока его пес делал свои дела.

– И?

– И обнаружил в кустах задрипанный «жигуль» с выключенными фарами. В кабине курил водитель. Мужик явно не хотел светиться: прикрывал в кулаке сигарету, как это делают зеки.

– Машину нашли?

– Ищем, номера имеются.

– Молодец, Семенов! Ты вот что, – решился глава «Оле-фармы», – пошли своих ребят к Моисееву, пусть прощупают. Есть подозрение, что вся эта идея высосана из пальца нашего финансиста.

– Щупать на результат?

– Разумеется.

– Вы понимаете, о чем я говорю, Андрей Ильич?

– Естественно.

– Хорошо, буду на связи.

– Жду.

Лебедев закурил, устало откинулся на спинку кожаного дивана и прикрыл глаза. Разговор с Семеновым начисто выбил Татьянину новость. Это не страшно: Танька любит, а значит, умеет ждать. Подождет, на нее время есть. А вот на Аркадия временной лимит, похоже, скоро будет исчерпан. Хитрый Львович пошел ва-банк, похищение – дело серьезное, тут скидок на старость нет. Да и не такая наивная эта мразь, чтобы оставлять концы. За все годы общения Андрей Ильич не припомнил ни единого случая, когда бы Моисеев не доводил задуманное до конца. И чем закончится сейчас его сволочная затея, известно одному только черту. Да его сподручному – оборзевшему от жадности старику, переступившему грань.

Он заснул на диване. В пепельнице, полной окурков, еще долго дымился последний. Около четырех утра в кабинет проскользнула женская фигура в ночной рубашке, выключила настольную лампу. Потом осторожно прикрыла пушистым пледом спящего в одежде мужчину, бесшумно составила на поднос пустой кофейник, чашку с остатками кофе, грязную пепельницу, постояла над спящим с задумчивым видом и вышла, бесшумно прикрыв дверь.

...Утром Андрей Ильич повторил свой визит в больницу, в этот раз он оказался удачнее. Голкин все еще находился в реанимации, но уже уверенно можно было прогнозировать, что Василий будет жить.

– Легко отделался, – говорил врач, моргая усталыми от бессонной ночи веками. – Сантиметр глубже – и парню был бы конец. Думаю, завтра переведем его в общую палату.

– Большое спасибо, доктор, – протянул хирургу конверт Лебедев.

– Не стоит благодарности, – усмехнулся тот, опуская бумажный пакетик в карман халата. – Работа у нас такая – людей штопать. Сегодня вот ночью еще одного привезли, простоял над ним шесть часов, а гарантии никакой, очень тяжелый случай. Если вымолит вон та, – нейрохирург кивнул на окно в конце коридора, к которому прилепилась высокая женская фигура, – будет жить. А врачи у судьбы народ подневольный, тут больше решает Всевышний.