Зачем нам чучела?
Шрифт:
— А если я получу «петуха»? — спросил Сашка. — Тогда что?
— Тогда будет порядок, — сказал Котька.
«Ну да, — подумал Сашка, — у нас всегда так: за хорошее хвалят тебя, за плохое всегда мне достаётся». И он вспомнил историю, которая произошла в начале весны, когда они разбили окно соседу Григору. Окно разбил Котька, уши надрали Сашке, а когда всё выяснилось, то через неделю Григор надрал ещё раз уши Сашке, хотя тот клялся, что он совсем не Котька, а наоборот. А перед Котей Григор даже извинился. Вредный такой, этот Григор, ему ещё мама приглашала стекольщиков
— Ты что, Сашка, передумал? — спросил Котька у брата, потому что тот снова улёгся. — Или ты болеешь? — Котька пощупал Сашкин лоб, сосредоточенно нахмурив брови, точно так, как это делает мама, и сказал: — Нормальная температура… тридцать семь градусов.
— Тридцать семь градусов — это ненормальная, — сказал Сашка, — тридцать семь — это уже плохо. Нормальная — это тридцать шесть.
Котька ещё раз пощупал лоб брата.
— У тебя холодная голова. Градусов двадцать.
— Двадцать — это я уже умер бы, — сказал Сашка и вылез наконец из-под одеяла.
Солнце притаилось за большим дальним домом у парка, и от этого дом казался лёгким. Потом у силуэта дома засветились золотые кромки, и солнце, весёлое солнце, уселось на крышу.
Ровно в половине восьмого Котька поджидал на углу Канатной Вовку. На Котькиной спине висел вещевой мешок, в котором лежал батон, две котлеты, огурец, две большие груши.
Котька хотел выглядеть не хуже Володьки, и, несмотря на то, что джинсов у него не было, а были обыкновенные шорты, он надел берет и полосатую канадскую безрукавку, которую папа весной привёз из Монреаля.
Вовка согласился взять Котьку до Ильичёвска.
Они спустились прохладной и крутой, как трамплин для прыжков на лыжах, улицей Кангуна на Таможенную площадь, прошли через сквер, в котором стоял бронзовый моряк — герой восстания на броненосце «Потёмкин», — и подошли к воротам порта. Они только назывались воротами, хотя никаких ворот здесь не было, а только два шлагбаума между красивыми, как шахматные ладьи, башнями. Шлагбаумы поднимались, и под ними проезжали грузовые и легковые автомобили с людьми, одетыми в морскую форму. Документы на воротах проверяли охранники в матросской форме, немолодые серьёзные люди. Они заглядывали в кузова грузовиков, в «Волги», а потом машины устремлялись к кораблям у дальних причалов и к морю, сверкавшему под ярким утренним солнцем.
По ту сторону башен порта скрежетали колёса катящихся составов, шелестели шинами автопогрузчики и завывали сирены буксиров.
— Стоп! — сказал Вовка, останавливаясь. — У тебя пропуск есть?
— Какой пропуск? — спросил Котька, чувствуя холодок на спине:
Вовка показал ему новенький синий пропуск, на котором золотыми буквами было написано: «Министерство морского флота». Внутри была Вовкина фотография.
Котька возненавидел Вовку: неужели раньше нельзя было предупредить?
— А без пропуска не пустят? — спросил Котька.
— Надо попробовать!
И они двинулись к охраннику, который пропускал людей. Он заглядывал в пропуск, нажимал педаль, и никелированная вертушка пропускала человека в порт.
— Этот парень со мной, — солидно, как мог, сказал Володька и показал свой пропуск.
Охранник оглядел Вовку с головы до ног и сказал:
— А ты с кем?
С Вовки моментально слезла самоуверенность.
— Как «с кем»? Я сам.
— Ну, сам и иди, пока пускаю, — сказал охранник, и вертушка разделила Котьку и Вовку.
Вовка обернулся и беспомощно развёл руками.
«Вот тип! — подумал Котька. — Не мог предупредить раньше».
Его оттеснили от никелированной вертушки.
К проходу потянулись женщины с детьми. В руках у них были букеты цветов. Дети были нарядно одеты — точно так же, как Сашка и Котька, когда встречали папу из рейса и когда ездили с мамой в Батуми и жили там три дня у папы на корабле.
План рушился в самом начале. Надо было что-то предпринимать.
Котька подошёл к смуглому моряку.
— Дядь, — сказал он, — проведите меня, пожалуйста, в порт. Мама уже там, а я задержался.
— К отцу? — спросил у Котьки моряк.
— Ага, — широко заулыбался Котька. (Папа говорил, что у Котьки и Сашки неотразимые улыбки.)
Моряк улыбнулся в ответ.
— А на чём плавает твой отец?
— На «Юрии Гагарине», — сказал Котька.
— Я не видел, парень, в порту «Гагарина». Он, кажется, стоит в Ильичёвске.
— Точно, — сказал Котька. — А я сейчас туда катером пойду.
Моряк показал охраннику большой бордовый с золотым гербом паспорт моряка загранплавания.
— А это кто? — спросил охранник, указывая глазами на Котьку.
— Это мой папа, — быстро сказал Котька.
Охранник посмотрел на моряка, моряк кивнул, и Котька оказался по ту сторону ворот, в порту.
— Ты хоть скажи, как тебя звать? — сказал моряк, когда они отошли от проходной.
— Котька… Котька Байда.
— А отчество?
— Алексеевич.
— Знаю я твоего родителя, — сказал улыбаясь моряк. — Мы с ним в мореходке четыре года трубили…
Они подождали у перехода. Синий тепловоз протянул три платформы с красными металлическими фермами, и шлагбаумы поднялись.
— Ну, мне сюда, — сказал моряк и показал рукой на серый танкер в глубине Хлебной гавани. — Отцу передашь привет. От Гасанова. Запомнишь?
Котька кивнул. Ему было радостно, что здесь, в порту, знают его папу.
Уже издали Котька заметил Вовку Сафонова. Портофлотовский катер «Пилот» стоял впереди греческого сухогруза, и на фоне его чёрного носа казался игрушечным — почти таких же размеров, как якорь «грека», выпущенный из шлюза на толстой ржавой цепи.